Царственный паяц

видимо, к весне приедет. Это, знаешь ли, не так плохо для В<еры> Б<орисовны>.

Человек, видимо, хороший и очень до сих пор ее любит. Прямо молитвенно. <...>

Твой вечно

166

Игорь.-

Р. S. Сияет солнце, зовя к тебе!

8

2 января 1937 г.

Tallinn, 2.1/1937 г.

Дорогая, милая, родная Фишечка моя!

Поздравляю Тебя с днем Твоего нужного мне всегда появления на свет, благодаря

которому я приобрел тонкий вкус в поэзии, что я очень Ценю и за что очень

признателен тебе. Твои стихи должны быть восстановлены - это мое искреннее

желание, и я заклинаю тебя это сделать, когда я приеду домой, т. е. когда я вернусь

домой.<...> Ежедневно В<ера> Б<орисовна> проводит большую часть дня у своих

мегер, а я переписываю рукописи понемногу и никуда буквально не хожу: нет ни

малейшего настроения. <...> Я так утомлен, так обескуражен. И здесь такая

непроходимая тощища. Этот «вундеркинд»! Эта Марья! Эта В<е- ра> Б<орисовна>,

всей душой находящаяся у теток! Дядя выехал из Туниса 30-го в 7 веч<ера>. На днях

многое выяснится. А там мы поедем с тобой в Ригу: я не могу больше вынести этой

обстановки сумасшедшего дома. Ни нравственно, ни физически. Здесь сплошной мрак,

сплошная тупь. На днях я пробовал прочесть кое-что из рукописи (не мог молчать,

душа требовала стихов!), и через два-три стихотворения В<ера> Б<орисовна> заснула

сидя!!! <...>

Любящий тебя всегда

Игорь.-

9

10

января 1937 г.

Воскресенье, 10 янв. 1937 г.

Дорогая моя Фишечка,

Фикунчик мой солнечный!

Изо дня в день стремлюсь к тебе домой, но пока еще не могу: не все устроено, а

приехать без денег немыслимо. Но у меня есть надежда на крупный куш из Польши.

<...>

Дядя - сплошное очарование. Деликатнейший и добрейший, очень сдержанный и

ничего не кушающий. И внешностью, и манерой держаться - вылитый Эссен. Большой

франт: привез смокинг и три костюма. Бывший морской офицер. Знает и о Гиппиус, и о

Гумилеве, и Ахматову любит. Увидев все и все узнав, в ужасе. Даже два сильных

сердечных припадка было с ним. Ставил горячие припарки и посылал в аптеку. Да и не

мудрено: из-за него содом у теток: хотят женить на Валерии и Вере... одновременно! И

послать в Африку. Сестры рвут на части! Но Вера его не уступит. <...> Я нейтрален.

Подробности лично. <...> Дядя с Верой ушли к теткам, а я еду в Nomme. До скорой

встречи! Безумно хочу с тобою в Tartu, Ригу, Двинск. <...>

Твой всегда Игорь.-

У Дяди денег в обрез. Но в Африке избыток! Ни гроша Вере здесь дать не может.

18 января 1937 г.

Понедельник, 18.1.1937 г.

События разворачиваются весьма поспешно: дядюшка вчера уже переехал к

тетушкам!!! И — навсегда. Подробности лично. Я с ним, само собою разумеется, не

ссорился. Мы расцеловались при прощании, он крепко и долго жал мою руку. В<ера>

Б<орисовна> с ним прощаться отказалась. Опять-таки подробности лично. Сплошной

водевиль и превеселый!.. Надеюсь, ты уже совсем приготовилась к туру по Прина-

ровью и Печерскому краю. Всего намечено 12 пунктов, начиная с Нарвы. <...> Сейчас

иду к г-же Пумпянской, Лидии Харлампиевне: приглашен на обед. В<ера>

167

Б<орисовна> даже в школу перестала ходить после ссоры с дядей, но сегодня

направляется. Пропустила три дня. И к теткам сама не ходит и ребенка не водит. Это

жаль!..

Твой всегда

Игорь.-

11

18 февраля 1937 г.

Четверг, 18.11.1937 г.

Шесть дней я пролежал дома, конечно, все же по утрам неуклонно посещая

министерство и типографию и неуклонно получая ответы, меня не удовлетворяющие.

Пришлось вновь писать прошение. <...> Поэтому только завтра, в 11 ч<асов> у<тра>, я

смогу получить ответ и деньги. А пока что погибаю от недоедания и общей слабости,

ибо в лавке нет самого главного для моего истощенного организма — мяса. А денег я

не видел, как приехал. Здоровье мое из рук вон плохо, и я совсем калека. Сырость,

холод, убожество. Лежу целыми днями в изнеможении. <...> Вот что значит зависеть от

счета в лавке В<еры> Б<ори- совны>! <...> Повторяю: я плохо себя чувствую в

окаянном и ненастном всегда городе.

Любящий тебя

Игорь.-

14

января 1938 г.

14.1.1938 г.

Дорогая Фелисса!

Шестнадцатый день провожу я не там-таки, где мне хотелось бы, и надлежало

проводить. Здоровье мое ухудшается заметно с каждым днем: пребывание в городе,

жгуче мною ненавидимом, да еще в такой непереносимой обстановке, — не то

богадельни, не то жидовского детского сада, не то попросту дома для умалишенных

ведьм, — мало способствует хорошести моего самочувствия и мировосприятия. Я

буквально гибну здесь, и, видимо, нет спасения. В<ера> Б<орисовна> все праздники

пролежала в жестоком бронхите, у нее сильно затронуты легкие, она и теперь почти

через день сидит дома, так что книг продавать, естественно, не может, и не только

теперь, но и впредь. Да и некому больше их навязывать. Положение угрожающее,

сводящее с ума и весьма ложное, повторяю который уж раз. Здесь все поняли причину

моего здешнего пребывания. И тем хуже для нас всех. 16 дней не держал в руках ни

одного сента: они ниоткуда не поступают. <...> Как сумасшедший, хожу по городу без

всякой цели. 2 раза был у Линды за почтой. Дрожал подходя: надежда на спасенье! И

— нигего Это надо пережить, это «ничего». Неужели же никто не писал? Неужели же

Мими стала такой хамкой, что даже за «Росу» не поблагодарила и не высказала своего

восторга перед поэмой моей пленительной? <...> Остро, с бешенством завидую всем

живущим не в городе окаянном. <...> Погода ужасающая. По ночам бессонница и

руготня. Я обвиняю В<е- ру> Б<орисовну> и весь мир за то, что не живу в деревне.

Моя психика не выдерживает. Я - Божий поэт, мне грязно и позорно жить в городской

старческой, поганой трущобе. Я не хочу этого. И я смею этого не хотеть. Каждый грош,

который получишь из-за границы, нужен мне для выздоровления, ибо я болен. Этому

надо верить, я от слез слепну. Все, что свыше 18 крон, пусть будет на мое спасение от

ужаса, меня окружающего, душащего меня. В<ера> Б<орисовна> никогда этого не

поймет. Она удивляется. Она осуждает. Она — рабыня города, теток, службы. Что ей до

моих мук!

Любящий тебя Игорь.-

28 янв<аря> - 20 лет моей жизни в Эстонии. В Тойла хочу быть в этот день. Хочу

стихов, музыки, природы, твоего общества: 23 года знаю!!

168

18 марта 1938 г.

Tallinn, 18.III.1938 г.

Дорогая Фишенька, милая!

Ни Вакх, ни Линда точно не знали, где нужно сделать доверительную надпись.

Думаем, что правильно. <...> Книги почти не идут, поэтому вся надежда на чек

полученный, т. е. на перевод. Возьми себе 1.40, а 40 отдай Е<вдокии> В<ладимировне>

Ш<трандель> за телефон. Так что останется моего фонда ровно 16 крон. И эти деньги

— моя весна. Ибо здесь что-то страшное творится: в одну лавку 84.45. <...> Кормит

старуха со дня моего приезда за крону убийственно, чудовищно. А прикупать из-за

отсутствия средств немыслимо ничего. Ни разу не покупали. Имею 4 кроны на дорогу

неприкосновенных. Иначе не выдержал бы дня. Давать ей 30 крон в месяц - это значит

выбрасывать деньги и голодать. Атмосфера удручающая, - ложь, злоба, ненависть

всеобщая. Курю на свой счет. Смысла сидеть здесь уже нет. Попробую заработать в эти