Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Однако политика Запада определялась Рузвельтом. Он решил против Германии и Японии. Находясь в зависимости от общественного мнения в США, он не мог точно определить момент вступления США в войну, но он виртуозно разыгрывал инструменты, постоянно приближавшие его к этой цели. Хотя он был полностью сосредоточен на непопулярной в США Японии, он ни на миг не упускал Европу из виду, и когда Гитлер, под влиянием японского нападения на Перл-Харбор и незадолго до него заявленного намерения Рузвельта в 1943 году предпринять вторжение в Европу, оказал ему любезность, объявив войну США, он установил приоритет европейского театра военных действий. Мы видели, как Рузвельт понуждал британцев к войне, заставив дорого оплатить помощь и, в конечном итоге, переняв положение в мире, в течение трехсот лет принадлежавшее Британской империи.

В этом состояла великая дилемма английской политики. У Великобритании имелось два варианта, а именно: договориться с Германией, скрепя сердце смирившись с тем, что рейх установится в качестве континентального гегемона и европейское равновесие будет сбалансировано между рейхом и Советским Союзом. Или же, и это второй вариант, с единственной целью свергнуть Германский рейх, пристать к США, рискуя при этом распродажей и распадом империи. Кажется, будто Чемберлен осознавал данную альтернативу; к такому заключению позволяют прийти его сдержанность по отношению к США и уклончивое, зачастую двусмысленное маневрирование в вопросе немецких ревизионистских требований.

Однако именно эта двусмысленная позиция британского правительства (Ванситтарт: «Надо заставить немцев теряться в догадках» [316]) вызвала недоверие Гитлера и потребовала, по его мнению, более быстрых темпов консолидации позиции Германии. Антигерманская установка британского правительства во время уже описанного «майского кризиса» 1938 года, несомненно, значительно повлияла на переход к «более быстрым темпам». В начале апреля 1939 года Чемберлен заявил американскому послу в Лондоне: Гитлер точно знает, «что для него вероятность выиграть одним ударом тем ниже, чем больше времени он предоставит Англии и Франции для вооружения». Об этом сообщил Джозеф Кеннеди, посол США в Лондоне, американскому министру иностранных дел Халлу [317].

Здесь находится — как уже упоминалось — ключ к решению Гитлера установить «протекторат Богемии и Моравии» после того, как Польша отвергла германские предложения, а Липский, польский посол в Берлине, еще и подлил масла в огонь, заявив отцу, что дальнейшее преследование плана воссоединения Данцига с рейхом означало бы войну. Министр иностранных дел Польши Бек, как мы знаем, полностью ориентировался на Англию. Он тоже поддался очарованию Британской империи и значительно переоценил ее власть и возможности. Черчилль не испытывал никаких колебаний по поводу возобновления конфронтации с Германией — и, вместе с ним, не раздумывая, пошла на нее та группа, что уже годами противодействовала англо-германскому взаимопониманию.

Теперь Рузвельт взялся за их «припасенное». Первым делом им пришлось передать американцам базы в Карибском море («without valuable consideration», как выразился лорд Бивербрук, то есть без адекватной компенсации), для того, чтобы получить за них 50 эсминцев, 39 из которых поначалу явно не были готовы войти в строй. В декабре 1940 и — вновь — в марте 1941 года США направили соответственно по военному кораблю в Кейптаун, чтобы принять золото для оплаты поставок США в Великобританию. Дело шло об оплате поставок американцев, чтобы поддерживать их в хорошем настроении. Черчилль, сложив «all his eggs in one basket» («все свои яйца в одну корзину»), то есть полностью отдавшись в руки президента Рузвельта, должен был платить ту цену, которую назначит Рузвельт. Моргентау, министр финансов США, потребовал от представителя британского министерства финансов, Фредерика Филлипса, полный список британских инвестиций в Западном полушарии, систематизированный по показателям ликвидности. Как, интересно, должны были прозвучать в ушах Черчилля слова Моргентау, сказанные им Филлипсу:

«It gets down to a question of Mr Churchill putting himself in Mr Roosevelt’s hands with complete confidence. Then it is up to Mr Roosevelt to say what he will do!» [318]

Лорд Лотиан, британский посол в Вашингтоне, посоветовал Черчиллю выложить «карты на стол» и подать Рузвельту полный список потребностей Великобритании и ее ограниченных средств по их удовлетворению [319]. По возвращении в США 23 ноября 1940 года он, как говорят, выкрикнул встречавшим его журналистам: «Well, boys, Britain is broke; it’s your money we want». («Ну, парни, Великобритания разорена, мы хотим ваших денег».) [320] Рузвельт, во время дебатов в конгрессе по «ленд-лизу», холодно заявил одному члену кабинета: «Мы доили британскую финансовую корову, имевшую одно время много молока, но теперь оно высохло» [321]. 10 марта 1941 года от британского посла Галифакса чуть ли не под дулом пистолета потребовали: Великобритания должна, чтобы доказать свою добрую волю, в краткий срок расстаться с крупным предприятием. Так была продана дочерняя компания фирмы Courtaulds — как это бывает всегда, когда продажа является вынужденной, за бесценок [322]. Лорд Бивербрук горько жаловался [323]:

«They have conceded nothing. They have exacted payment to the uttermost for all they have done for us. They have taken our bases without valuable consideration. They have taken our gold».

(«Они не уступили ничего. Они взыскали оплату абсолютно за все, что они сделали для нас. Они забрали наши базы без адекватной компенсации. Они взяли наше золото».)

В конце 2006 года подлежал уплате последний взнос из суммы, поставленной Соединенными Штатами в счет Великобритании, своего союзника, за поставку материалов и услуги во время войны [324].

Лорд Ллойд, член кабинета и один из самых радикальных представителей антигерманской британской политики, подозревал, что за американским образом действий может стоять план вытеснения Британской империи с ее позиций. Не спала ли у него пелена с глаз в отношении того, куда заведет представляемая и им самим политика Черчилля, когда он выразился, что американцы — это «гангстеры» и что имеется «лишь один способ», как обращаться с гангстерами. Можно только добавить, что этот путь, стоит попасть им в руки, больше не открыт. Впрочем, Рузвельт действовал лишь в соответствии с теми же политическими принципами, с которыми сами англичане построили свою империю. Слово «гангстер» для «англосаксонских братьев» подчеркивает только горькое осознание лордом Ллойдом того, что для сохранения Британской империи была инициирована неверная политика [325].

Заявление лорда Ллойда вызывает в памяти воспоминание о первом, еще неофициальном, времени политической деятельности отца, когда лорд Ллойд бывал гостем в нашем доме в Далеме. Я четко вижу перед собой его в то время жилистый облик. В ту пору он, вероятно, еще не определился в строгом антигерманском курсе, потому что был одним из собеседников отца. Но уже тогда отец описывал его как чрезвычайно проникнутого сознанием власти представителя державной мощи Британской мировой империи. Так, он как-то раз слегка высокомерно заявил отцу: одно ненавидит Англия, а именно когда большая нация угнетает малую (он подразумевал Австрию). Отец в ответ спросил, не имеет ли он в виду Ирландию?

Еще при ознакомлении с перечнем британских капиталов Рузвельт выразился: «Well, they aren’t bust — there’s lots of money there!» («Ну, они не обанкротились — денег здесь много!») И вот теперь Черчилль принял Рузвельта за своего рода «Sheriff» («шерифа»), «collecting the last assets of a helpless debtor» [326] («собирающего последние активы безнадежного должника»). Форин офис, делавший вид, будто он обязан защитить Европу от Гитлера, как когда-то от кайзера, трясся при мысли, что Черчилль встанет перед Рузвельтом на задние лапки.