Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

Таким образом, очевидно, что в ленинском подходе принципиальные политические и правовые соображения составляли различные стороны одной и той же проблематики. Принципиальная позиция Ленина не изменилась и после октября, по его мнению, Советская власть в принципе нуждалась в Учредительном собрании. Изменилась «лишь» политическая ситуация, соотношение политических и классовых сил, так как и в январе 1918 г. еще нельзя было говорить об «укреплении власти Советов». Таким образом, до октября Ленин соглашался с актом созыва Учредительного собрания, хотя, как мы видели, он уже тогда искал политическую роль этого учреждения и намечал ему роль конвента. Уже тогда, летом 1917 г., ключевым вопросом был переход власти к Советам.

Когда в конце августа — начале сентября 1917 г. в Советах явно обозначилось изменение соотношения сил в пользу большевиков, Ленин, допуская возможность «мирного» развития революции, снова выдвинул лозунг «Вся власть Советам!». Этот лозунг еще допускал созыв Учредительного собрания, так как в то время Ленин еще считал возможным компромисс с «мелкобуржуазной демократией». «Компромиссом, — писал он, — является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков». [714]

Однако такая компромиссная ситуация не сложилась, «мелкобуржуазная демократия» не смогла самостоятельно стать на ноги. В т. н. предпарламенте (создание которого Ленин, использовав выражение Маркса, назвал «парламентским кретинизмом») сами партии категорически отвергли компромиссное предложение Ленина. Незадолго до начала восстания в уже цитированном письме И. Т. Смилге Ленин, надеявшийся на успешный захват власти, оптимистически отзывался и о выборах в Учредительное собрание, предположив, что большевики вместе с левыми эсерами смогут получить в нем большинство: «Вы можете начать сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России и большинство в Учредительном собрании». [715]

Такова была историческая ситуация, от которой нельзя отделить и точку зрения Ленина на Учредительное собрание после октябрьского восстания. Анализ показывает, что в его оценке этого вопроса не произошло радикального, принципиального перелома.

6.1.2. Дискуссии и псевдодискуссии: новое и старое в исторической науке

Нужно отметить, что в подходе к этой тематике в современной исторической литературе произошли интересные перемены. После распада СССР в 1991 г. российские (бывшие советские) историки, принадлежавшие к «западническому» направлению в исторической науке, осуществили открытый «презентистский» поворот, стараясь изобразить Учредительное собрание условием присоединения к западному парламентаризму, единственной прогрессивной (политической) цивилизации. [716] В свою очередь, вдохновленные славянофильством националистически-патриотические консервативные историки писали о возвращении к «изначальным русским ценностям», к российскому «органическому национальному развитию». Следовательно, либеральные авторы выбрали преувеличение возможностей парламентаризма западного типа в период, предшествовавший Октябрьской революции 1917 г., а консервативные течения славянофильской стороны видели в Учредительном собрании выражение российской специфики. Что же касается окрепшего направления «национального коммунизма», то его представители, наоборот, регистрируют в разгоне Учредительного собрания факт избавления от «западной заразы», знаменующего естественный путь русской революции. [717] Эта последняя точка зрения, собственно говоря, представляет традиционную концепцию советской исторической науки в своеобразной романтическо-националистической, этатистской оболочке. Может быть, лучший советский исследователь данной темы, умерший несколько лет назад О. Н. Знаменский, [718] в работах, опубликованных в 1970-1980-х гг, [719] считал, что Учредительное собрание представляет лишь исторический интерес, так как российские корни буржуазной демократии оказались слабыми и нежизнеспособными, а революция лишь придала форму спавшим в глубине силам. Историк не видел в разгоне Собрания диссонансного момента.

В исторических работах, практически независимо от их направленности, смешивались два вопроса. Вопрос о том, почему большевики разогнали Учредительное собрание, не был отделен от вопроса: почему они вообще смогли его разогнать? Хотя в исторической науке разделение объективных и субъективных моментов является, быть может, самой трудной теоретической задачей, в данном случае нужно (было бы) хотя бы имплицитно принять во внимание это методологическое требование. Ссылка на историческую органичность имеет в этой связи чисто идеологический характер. Несомненно, что вечные идеи всемирно-исторических изменений живут множеством жизней и в той или иной форме появляются во всех концах мира (в самой различной социальной среде), там, где имеется реальная или латентная возможность для их осуществления. В Россию не нужно было привносить идею конституционализма, ведь хорошо известны ее средневековые и позднейшие предпосылки и формы (от Земского собора до Думы). Но какая же связь была (могла быть) между этой линией развития и западноевропейской буржуазной идеей учредительных собраний? Как можно говорить в данном случае об органичности и линейности развития? Сторонники этой концепции просто не учитывают тех определяющих социальных и культурно-исторических различий, которые скрываются за этими двумя традициями конституционализма. Ведь конституционалистские устремления в правящих классах России означали нечто совсем иное (что-то похожее на одну из форм монархии), чем «современные», созданные на основании всеобщих и тайных выборов учредительные собрания, парламенты, порожденные американской и французской революцией или капиталистическим развитием Англии. Трудно было бы найти в России хотя бы одну социальную группу, которая представляла бы идею революционного конституционализма такого типа. Как я постарался показать в предыдущих главах, в изучаемую эпоху многие в России уже осознали, что историческое развитие России, как по своим конкретным политическим условиям, так и по социальной основе, социальной структуре, радикально отличалось от американского или французского. Особое значение это имеет и в наши дни, когда общественные науки с таким трудом соответствуют требованиям всеобщности и системного подхода, [720] особой склонностью к которому обладал Ленин.

В конце концов необходимо поставить вопрос: элементом какой (социальной и политической) системы можно считать Всероссийское учредительное собрание? Как известно, история самого Учредительного собрания была короткой и жалкой. Его члены собрались 5 января 1918 г. в петроградском Таврическом дворце, а утром 6 января, по приказу Ленина и большевистского руководства, начальник караула матрос Железняков разогнал Учредительное собрание, заявив, что «караул устал». Собрание имело немалое значение с точки зрения нового строя. Характер этого строя, который к тому же в 1918 г. был лишь в стадии становления, с трудом поддавался определению. Сами руководители революции не слишком верили тогда в то, что революционная власть в России сможет продержаться в одиночестве более нескольких месяцев. Как мы уже писали, сложившуюся к тому времени систему они сопоставляли с Парижской Коммуной. С тех пор в восточно-европейской (может быть, прежде всего в венгерской, восточно-германской и советской) марксистской историографии — но и не только в ней — стало традиционным стремление к точному определению возникавших в различные эпохи экономических и политических систем и ведение продолжительных дискуссий по этим вопросам. Ныне нам уже привычны крупные споры о характере сталинского режима, но речь идет не о каком-то специфически российском явлении, достаточно вспомнить о том, что, например, споры о режиме Хорти в венгерской исторической науке имеют уже сорокалетнее прошлое и по-прежнему не прекращаются. Каковы бы ни были причины этого явления, несомненно одно: сегодня, благодаря применению сравнительно-исторического метода, спектр исследований снова расширяется. [721] В венгерской исторической науке также продолжается полемика об исторических предпосылках современного парламентаризма в Восточной Европе, которая связана и с проблемой исторического характера режима Хорти. [722]