Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

В конце сентября у Ленина уже была готовая концепция вооруженного восстания, в которой он, отмежевавшись от путчистской тактики, от бланкизма, выделил три характерных черты: восстание — это «искусство», а не «заговор», оно должно опираться «не на партию, а на передовой класс», на те спонтанные организации, которые подразумевались в лозунге «Вся власть Советам!». Наконец, согласно ленинской концепции, восстание должно быть поднято тогда, когда «активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых, половинчатых, нерешительных друзей революции». [707] Настойчивые призывы немедленно начать восстание, содержавшиеся в ленинских письмах ЦК, основывались на осознании исключительности исторического момента. «С левыми эсерами, — писал Ленин, — мы явное большинство в стране… Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию… и русскую революцию (иначе волна настоящей анархии может стать сильнее, чем мы)… Лозунг: власть Советам, земля крестьянам, мир народам, хлеб голодным. Победа обеспечена, и на девять десятых шансы, что бескровно. Ждать — преступление перед революцией». [708] В действительности в этих письмах, которые ранее были призваны доказать политическую гениальность Ленина, а ныне фигурируют как документы, свидетельствующие о наличии у него некой мании власти, [709] говорится не просто о восстании. Ленин рассматривал захват власти не только в рамках социально-политической действительности, в конкретных политических условиях, в которых провалились попытки либералов обеспечить функционирование власти в феврале-октябре 1917 г., он подходил к вопросу о восстании одновременно и в историческом и теоретическом аспекте. Описанные в «Государстве и революции» советские формы самоуправления, институты непосредственной демократии, будучи спонтанно возникшей базой власти, значение которой «осознали» большевики, были готовы после победного завершения восстания защитить революцию.

В то же время Ленин чувствовал, что возможности рабочих организаций имеют и будут иметь границы, значение которых будет расти по мере роста одиночества русского революционного эксперимента. Следовательно, идеи октябрьских писем опирались на осознание того факта, что созданные рабочим классом структуры, институты смогут выполнить свою «историческую миссию» лишь при наличии такой организационно сконцентрированной политической силы, которая окажется способной объединять, согласовывать «разбегающиеся» устремления до тех пор, пока не окрепнет система институтов рабочей демократии. В действительности с усилением роли партии ослабевала роль органов рабочего самоуправления. Но пути назад уже не было, либеральный и анархистский вариант продолжения революции казались тупиковыми, поскольку не обеспечивали возможности защитить революцию от натиска контрреволюции. Следовательно, политической предпосылкой успеха была способность большевиков сохранить свою социальную базу. Несмотря на наличие у партии правильной, теоретически зрелой стратегии, без поддержки многомиллионных масс рабочих и крестьянской бедноты не было других возможностей защитить революцию от наступления «военно организованной контрреволюции», с которой, видимо, придется вступить в борьбу. [710]

Несомненно, что на другой день после успешного восстания актуальным на практике был уже не основополагающий «философский» вопрос «Государства и революции». Спор шел не о том, какой должна быть система самоуправления будущего социализма, первичной повседневной практической задачей была политическая и военная защита «диктатуры пролетариата», необходимость любой ценой предотвратить реставрацию «самодержавного капитализма». По откровенной оценке Ленина и большевиков, конкретная, «повседневная» альтернатива почти незаметно приобрела следующий вид: либо будет осуществлена какая-либо форма советской власти под руководством большевиков, либо революционный эксперимент будет уничтожен силами контрреволюции. Ответ на вопрос о том, следует ли считать захват власти исторической ошибкой Ленина и большевиков или, подобно Р. Люксембург и А. Грамши, прогрессивным всемирно-историческим поворотом, относится в первую очередь не к области научного исследования, а зависит от той или иной философской, мировоззренческой и политической позиции.

Глава 6 Диктатура и демократия — на практике

6.1. Роспуск всероссийского Учредительного Собрания

6.1.1. Демократическая иллюзия или историческая реальность?

РСДРП и Ленин всегда признавали необходимость созыва Учредительного собрания как части программы-минимум буржуазно-демократических преобразований. Однако после Февральской революции события быстро вышли за рамки «демократического этапа», вследствие чего изменилась и позиция Ленина, хотя, учитывая вероятность протеста со стороны других партий, он даже и в «Государстве и революции» еще не отказался от созыва Учредительного собрания. В то же время уже задолго до октября у него были серьезные сомнения в связи с созданием такого всероссийского собрания. Как свидетельствует эпиграф к настоящей главе, в отношении Учредительного собрания он придерживался своей сложившейся ранее точки зрения, согласно которой представление о буржуазно-демократической системе и возможности ее утверждения в России являются политической иллюзией. После февраля 1917 г. Ленин мыслил уже не категориями буржуазно-демократического режима, принявшего облик «бонапартизма», а однозначно выдвигал на передний план цели «пролетарского самоуправления» (коммуны), которое, как мы уже видели в предыдущей главе, должно было последовать за революционным периодом. В конечном итоге Ленин пытался в принципиальной и политической плоскости совместить идею выборов в Учредительное собрание и декларированные цели социалистической революции. [711] После июльских дней (да и позже) Ленин, в отличие от меньшевиков, видел в Учредительном собрании своего рода советский конвент, который в конечном итоге был бы выразителем власти советов или, возможно, высшим Советом. В то же время он ни на минуту не предполагал, что без революции Учредительное собрание сумеет избежать участи «франкфуртской говорильни» или I Думы. [712] «Чтобы… быть конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контрреволюции, а не соглашаться с нею». В этой же статье о конституционных иллюзиях, посланной из подполья для опубликования в конце июля, Ленин однозначно выделил три позиции по вопросу об Учредительном собрании: «мелкобуржуазную эсеро-меньшевистскую», «большевистскую пролетарскую» и «буржуазную», — поместив всю эту проблематику в конкретный контекст политической классовой борьбы. «С самого начала революции, — писал он, — наметились два взгляда на Учредительное собрание. Эсеры и меньшевики, насквозь пропитанные конституционными иллюзиями, смотрели на дело с доверчивостью мелкого буржуа, не желающего знать классовой борьбы: Учредительное собрание провозглашено, Учредительное собрание будет, и баста! Что сверх того, то от лукавого! А большевики говорили: лишь в меру укрепления силы и власти Советов созыв Учредительного собрания и успех его обеспечен. У меньшевиков и эсеров центр тяжести переносился на юридический акт: провозглашение, обещание, декларирование созыва Учредительного собрания. У большевиков центр тяжести переносился на классовую борьбу: если Советы победят, Учредительное собрание будет обеспечено, если нет, оно не обеспечено. Так и вышло. Буржуазия все время вела то скрытую, то явную, но непрерывную, неуклонную борьбу против созыва Учредительного собрания». [713]