Герман Геринг — маршал рейха

— Все это или кое-что из этого, должно быть, чудесно, — сказал он, имея в виду предложения, — но мы не можем верить слову или обещаниям нынешних правителей Германии.

Герингу они могут доверять, стал настаивать Далерус и принялся горячо описывать серьезные и искренние намерения его доброго друга Геринга привести «эту ненужную войну» к мирному завершению.

Замминистра пообещал сообщить об инициативах шведа кабинету. Он так и сделал, и в результате мнения членов кабинета разделились. Чемберлен и его ближайшие соратники предполагали, что Геринг может состоять в каком-нибудь из антигитлеровских заговоров, которые тогда зрели в Германии, и, видимо, были убеждены, что фельдмаршал готов предать фюрера, чем демонстрировали полное непонимание его характера. (Парадокс: он никогда не входил ни в какие антигитлеровские заговоры, но — и в этом заключалась определенная ирония — в случае убийства или ареста Гитлера некоторые из главных заговорщиков, и среди них Канарис (руководитель абвера), Ульрих фон Хассель и братья Кордт (видные германские дипломаты) считали его единственным возможным главой нового режима.)

«Его [Гитлера] окружение тоже должно уйти, — пишет Чемберлен сестре, рассуждая о необходимости устранения фюрера, — за возможным исключением Геринга, который мог бы занять какой-нибудь декоративный пост в переходном правительстве».

Другая фракция в кабинете (возглавляемая Уинстоном Черчиллем, тогда еще не премьером, а военно-морским министром), которая была сильнее, твердо считала, что Польша должна быть восстановлена in toto caelo [18] ее завоевателями и к тому времени, когда это реально можно сделать. На фоне такой позиции мирные инициативы Геринга, а вместе с ними активность Далеруса постепенно теряли смысл. Уильям Девис, специальный американский эмиссар, посетивший Геринга в октябре 1939 года, нашел его уже явно менее агрессивным в попытках примирения, но по-прежнему убежденным в необходимости мира. (Даже шесть месяцев спустя, беседуя с Самнером Уэллзом, заместителем государственного секретаря Соединенных Штатов, Девис говорил: «Ситуация была ясной. Германия хотела только мира… и вину за все военные действия следует возлагать не на Германию, а на ее противников…» и был готов перед богом и людьми утверждать, что Германия не желает этой войны. [Это, безусловно, было так — этой войны, в той форме, которую она приняла, не желал даже Гитлер, и она могла устраивать только одну державу — Советский Союз.])

Геринг был разочарован. Он приложил массу усилий и был готов пойти на определенный риск, чтобы остановить войну с самого начала и быстро завершить ее, когда она уже началась. Но британцы продолжали отклонять все его предложения и выдвигать неприемлемые для нацистов условия на тех переговорах, в которых соглашались участвовать, и его настроение начало меняться. Он стал смотреть на британцев как на высокомерных упрямцев, которым следует преподать хороший урок. Ну ладно, они его получат — люфтваффе покажут им, как глупо отказываться от здравых решений!

Гитлер тоже был удивлен и разозлен твердостью британцев в поставленных ими условиях, но вместе с тем он не хотел выглядеть слишком «добреньким» по отношению к Западу, не зная до конца, как это может подействовать на Советский Союз, в нейтральной позиции которого он так нуждался. Для укрепления этого нового альянса он велел Герингу дать понять союзникам, что будущее Польши является германско-советским делом, а не только германским.

В ноябре 1939 года визиты Далеруса в Лондон прекратились. Германия и союзники постепенно привыкали к скуке и обманчивому спокойствию так называемой «странной войны».

В один из дней, когда Геринг находился в Каринхалле, группа разведки и перехвата сообщила ему сведения, что Гитлер планирует не нападение на Англию, которого он так желал, а вторжение в Скандинавию. Он рванулся в Берхтесгаден и больше с обидой, чем с гневом, стал выяснять у Гитлера, почему он официально не проинформировал его об этих планах.

Это потому, сказал ему фюрер, что Геринг нездоров (он страдал от опухания рук и суставов) и он хочет, чтобы Генрих полностью оправился, прежде чем начать его тревожить. На самом деле из докладов гестапо Гитлер узнал, что Геринг недавно имел контакт со шведским королем Густавом через своего старого друга графа фон Розена и заверил его, что, какой бы оборот ни приняла война, Швеции она не коснется и что он лично гарантирует ее нейтралитет. Однако планы, которые разрабатывало ОКВ (верховное главнокомандование вооруженных сил), предусматривали не только оккупацию Дании и Норвегии, но также и захват Швеции, запасы железной руды которой теперь стали жизненно необходимы для германской экономики.

Геринг был слишком проницателен, чтобы этого не понимать, и ознакомление с планами, которые теперь были ему вручены, подтвердило его страх, что так любимая им Швеция значится следующей в списке стран, намеченных Гитлером для захвата. Впервые за многие годы он нашел в себе мужество возразить фюреру. Он дал свое слово, сказал он, что нейтралитет Швеции будет уважаться. В свою очередь, Швеция обещала регулярные поставки железной руды. Чего больше было желать Гитлеру? Чтобы немецким войскам было позволено пройти через эту страну в Норвегию? Пусть это будет предоставлено ему, он все устроит. Он также позаботится, чтобы пробритански настроенные лица были удалены из правительства и важных официальных постов в Швеции. Если ОКБ все же будет настаивать на вторжении в Швецию, он станет просить фюрера принять его отставку.

Он знал, что если на шведов нападут, они, как и их скандинавские соседи, начнут защищаться, и мысль, что его бывший свояк, фон Розен, его пасынок, Томас фон Кантцов (который в это время сражался в числе шведских добровольцев против Красной Армии в Финляндии), и остальные его шведские родственники и друзья встанут против него с оружием в руках, была для него совершенно непереносима. Его терзания стали столь очевидными, что Гитлер смягчился и обещал указать генеральному штабу, чтобы там пересмотрели планы и исключили Швецию. Но он решительно отказался писать королю Густаву ноту, подтверждающую данную Герингом гарантию мира со Швецией.

«У вас останется только мое слово, — написал Геринг Томасу, — что этого никогда не случится».

…Подобно многим актрисам, Эмма Геринг была очень суеверной. И одной из ее самых горьких жалоб, касающихся положения с продуктами в нацистской Германии, была такая: отвратительный кофе, единственный, который теперь был доступен, не оставлял гущи на дне чашки, и из-за этого она не могла узнать своего будущего и будущего своих друзей этим испытанным способом. Она также с большим удовольствием гадала на картах, была энтузиастом астрологии и, встретив как-то одного журналиста, который составил для нее еженедельный гороскоп, заподозрила, что он выдумал эти предсказания из головы, но все же прочла их и наполовину поверила.

Одно время, это было в 1938 году, Эмма ходила к прорицателю, с которым ее познакомил один из ее аристократических друзей. Его звали доктор Август Хеерман, и считалось, что он ясновидящий.

«Он выглядел совершенно обычным человеком, — позднее вспоминал Томас фон Кантцов, — за исключением того, что почти постоянно носил на своей рубашке очень жесткий белый воротник и каждый раз перед тем, как на чем-нибудь сконцентрироваться, он его снимал, тщательно складывал, убирал в свой чемоданчик и начинал ходить взад и вперед с торчащими запонками».

Эмма его просто боготворила. Наибольшим триумфом доктора Хеермана в ее глазах было отыскание золотого ящичка для сигар, который она подарила Герману на день рождения. Он лежал на столе вместе с остальными принесенными ему подарками, а когда они на какой-то момент вышли из комнаты, ящичек исчез. Было очевидно, что его кто-то украл.

«Одеваясь к обеду, я вспомнила о докторе Хеермане, — написала позднее Эмма. — Я немедленно позвонила ему и рассказала, что случилось. Он сказал: „Пожалуйста, потерпите десять минут и подержите трубку в руке“. По прошествии этого времени он очень медленно проговорил: „Ящик взял один из официантов, которых вы наняли на этот вечер. Ваш муж получит его завтра утром — его обнаружит один из ваших слуг“.