Мгновение - вечность

Ни славное прошлое начлета, ни должность, ни звание не шли в сравнение с тем, чем был для Гранищева, для всех истребителей Михаил Баранов, - ему верил сержант, за ним шел.

Старший лейтенант качнул крылом, привлекая к себе внимание, сделал в кабине движение рукой от груди - вперед. "Вперед!" - повторил он выразительный жест рукой, поступательный и непреклонный, как начальный ход шатуна, приводящего в движение паровозные колеса. "Выходи вперед, веди группу!" "Я?!" - изумился Гранищев. Баранов кивком головы подтвердил: "Ты!" - глаза его сверкнули, и он отвалил, чтобы не потерять забравшего в сторону капитана...

...В ушах от долгого гудения мотора - пробки, ноги затекли, треволнения маршрута улягутся нескоро (интересно послушать, что скажет капитан), а фронтовой аэродром - как конвейер, подхватывающий экипажи и направляющий их в бой по сигналу ракеты. И первые на очереди они, пришедшие из тыла; резерв надежда Сталинграда.

Ракету могут дать с минуты на минуту. Оглушенный перелетом и тишиной, Павел чувствовал усталость. В землянку бы сейчас да лечь, вскинув затекшие ноги...

- Оглох? - кричал выросший перед летчиком Баранов. - Ослеп? - возбужденно укрупнившиеся глаза старшего лейтенанта были белесы - как тогда, на степном аэродроме, когда Павел вмазал в его "ЯК". - Ракета!.. Нам ракета! Пойдешь со мной в.паре, понял?

Рядом с Барановым, вместе с ним - другого места для Павла теперь в жизни не было.

Часть вторая. В весеннем небе на Дону

Скорый поезд Владивосток - Москва громыхал по снежной Сибири на запад, "в Россию", как издавна говорят на востоке и как говорили пассажиры сейчас о европейском крае родной земли, рассеченном фронтом от моря Баренца до калмыцких степей и отрогов Эльбруса; большинство пассажиров были военные.

Комэск Горов, авиатор до мозга костей, смирился с многодневной ездой по железной дороге, поскольку вырваться из Приморья, как подобало бы истребителям, лётом, в составе боевой сплоченной девятки, - дело неосуществимое, совершенно несбыточное.

Вопреки ожиданию долгий путь через Сибирь, некогда приютившую сирот Горовых, Алешу и Николая, не был Алексею в тягость. Скорее, напротив. Земля, его вскормившая, напутствовала Алексея перед боем. Поднятый войной и прокатившийся по всей Сибири вал эвакуации оставил след на стенах станционных зданий, как оставляет свой след на берегу высокая, сошедшая в море волна. Сочувственно, будто ему адресованные, читал Горов вкривь и вкось написанные, нацарапанные, выдавленные с надеждой на прочтение тексты: "Петя, я с детьми в Бийске", "Детдом 76 поплыл вниз по течению", "Пульхритудовы остались в Голышманово...". Он вспоминал лихолетье, пережитое в детстве, сравнивал с нынешним, тяжело вздыхал... На всем пути состав осаждали жаждущие попасть на проходящий скорый. Алексей наблюдал картины штурма, стоя у окна. Возведенный Егошиным в ранг второго магистра "Союза старых орлов" и оставленный без верховного руководства, он уповал на случай, на встречу с каким-нибудь летчиком-фронтовиком, который примет в нем участие, возьмет на себя роль умудренного опытом наставника...

За кипятком на остановках обычно бегал Житников. "Одна нога здесь, другая там", - напутствовал его капитан; после долгого безвыездного сидения в сопках страх опозданий, отставаний, крушений, прочих удовольствий, на которые щедра железная дорога, побуждал капитана держать всех подчиненных под боком. Житников, надо отдать ему должное, оборачивался.

После голодного Забайкалья, где снова отведал Горов не забытого им "пирога с молитвой", то есть с солью, запеченной в тесте из ржаной муки, пошли места посытнее; когда стоянка поезда затягивалась. Житников тайком от капитана бегал в ближайшие деревни менять тряпье на продукты. Однажды притащил он полную ушанку яиц и затеял в двухлитровом бидончике гоголь-моголь на всю компанию, на девять летчиков эскадрильи. Горов, к сладкому равнодушный, в сахаре его не ограничил, яйца сбивали и крутили по очереди от перегона до перегона. "Проводниц угостим?" - "А для кого стараемся? Гоголь-моголь не "пирог с молитвой", сладкое - дамам". Две молоденькие проводницы, ютившиеся в конце вагона за мешковиной, отделявшей их от общего прохода, пользовались вниманием летчиков. Как понял Горов, обе девицы - простушки, наивны до крайности: своих соседей-технарей приняли за летчиков, в то время как ползункам известно, что голубые петлицы летчиков окантованы золотом, а у техников - черный кант...

Часа через два, когда желток взошел, обретя аппетитную кремовую вязкость и алюминиевый бидончик застольным кубком отправился по кругу, Житникову была пропета хвала.

Горов, снявший пробу с кончика ножа, пожаловал Егору Житникову чин дорожного интенданта. "Первого интенданта", - великодушно уточнил капитан. Егор, как подобает триумфатору, расточал улыбки поверх голов.

"Ленька! - катал он письмо с дороги школьному приятелю, закисавшему в тылу, вполуха слыша, как воркуют над бидоном побратимы. - Военные летчики мировые

ребята, а наслаждение полета в истребиловке, где все протекает стремительно, признаюсь, трудно описать. Я, например, этого не сумею. Машина компактная, в полтора человеческих роста, мотор как зверь. Вот ты взлетел хлоп, уже посадка, а скорость 130 - 140 км/час. Но скорости бояться не нужно. Ее не замечаешь. Главное, не упустить землю... Вот я и споткнулся, не зная, как это расшифровать... Помнишь ли наш последний разговор в читалке, на балюстраде? "В авиации героических натур хватает, - сказал ты. - А в культурном отношении они не блещут. Хотя бы своей начитанностью..." Ты меня таким образом благословлял, да и о себе думал, ведь ты в истребиловку нацелил лыжи, так? Дескать, с нашим приходом кадры ВВС получат пополнение, в котором они нуждаются. Теперь-то я полагаю, что опасного флюса нет, просто у нас выпячивают напоказ то, что выгодно. А мой командир к-н Горов, могу сказать, незаурядная личность, т. к. он прекрасный летчик и оч. глубокий человек, такое сочетание. Несмотря на молодость (23-24 г.), в нем много энергии и ума, его авторитет непререкаем. Ты, конечно, помнишь Борьку Чукреева из 11 шк.? Уж какой эрудит, верно? А его отчислили по летной неуспеваемости. Мне его жалко. Подумай, что он будет говорить своим товарищам и родным..."