Мгновение - вечность

Капитан ходил по заводскому двору гоголем, рассказывал, как он наперекор штурману, хватавшему era за руки, приземлил в открытом поле на колеса "пешку", какая замечательная получилась посадка, и если бы не яма... Глядя на подростков из заводской бригады, разбиравших и разносивших дюриты, как муравьи, во все концы стоянки, капитан принялся досказывать возвратившемуся из проходной Баранову "любопытную деталь", относящуюся к полковнику Дарьюшкину:

- В ночь перед возвращением полковнику привиделся дурной сон. "Скверный сон", - сказал он и не полетел. Каков полковник? Лично я его понимаю. В авиации приметы сбываются. Я, например, будучи начлетом, сколько выпусков ни делал, женщин первыми не выпускал. Ни при каких условиях. Какой бы класс подготовки ни проявляли - нет.

И что же? За четыре года работы ни одной аварии. Ни единой! А встречались, могу сказать, незауряд-девицы. Женщины, знаете, по природе своей аккуратистки, любят чистоту во всем, умеют пилотировать на зависть. Помню, сдают мне учлетку Бахареву...

- Елену? - спросил Баранов.

- Елену.

- Дерзкая летчица, - сказал Баранов. - В госпиталь попала. У нас под Сталинградом... Хорошо, сильно пошла, "Дору" сняла...

- "Дору"! Не простое дело, могу сказать, а?

- Да еще одного в группе... На Тракторном...

- Бахарева! Елена!.. Мой кадр!..

- Да! И надо же на посадке...

- Я ее в аэроклуб инструктором взял!.. А что, а что? Баранов кратко рассказал.

- Сильно побилась? - спросил стоявший рядом Павел ровным голосом, придающим иным вопросам больше силы, чем патетика.

- Корсет наложили. Шутит: "Чтобы фигура не испортилась..."

- Фигура у нее... да, - заметил, как знаток, бывший начлет аэроклуба, памятливый Старче. - А на голове обычно, - он описал круг над теменем, лента. Что также было ей к лицу... Даже очень.

- Вы летали в госпиталь, товарищ старший лейтенант? Спросить, как побилась Лена, стоило Павлу немалого труда, - разговор мог принять рискованный характер; но быстрота, живость отклика, даже, показалось Павлу, желание самого Баранова заговорить о Лене ободрили его. И он задал вопрос, которым мучился больше всего.

Баранов, тут же поворотившись к капитану задом, приобнял сержанта за плечи и повел его подальше от посторонних ушей и глаз.

- Слушай, - сказал он шепотком, глядя вперед весело и беспокойно. - Я полетел к ней. В Эльтон, в госпиталь... Она, конечно, не ждала, обстановку знает. Договоренности об этом не было и быть не могло. Но я-то томился в белых стенах, первая радость в госпитале - когда свои навестят. Лучше всякого лекарства... Да после Ельшанки, после Тракторного... Надежная, все видит, контролирует пространство. Справа встанет - у меня справа никаких забот!.. Такому ведомому, как Бахарева, не то что "Доры", а еще трех "мессеров" в придачу отдать не жалко, что ты! Орлица!.. Короче, под конец дня на "фанерке" вырвался... Побрился, сменил подворотничок, полетел... Достал конфет. По блату, в лавке Военторга... Слипшихся, в газетном кульке. "Вы говорили, генерал меня шоколадкой угостит, - это она смеялась, когда нас генерал строгал. - Хоть бы конфетку дал..." С гостинцем полетел к Елене, - в третий раз начинал и все не трогался с места Баранов, бедово взглядывая на Павла, - а попал к Оксане. В том госпитале лежал, перед выпиской она меня поцеловала... утром, когда градусники ставят. Один раз, больше ничего... Идет с дежурства мне навстречу. "Миша, говорит, ты все это время плакал?" - "Почему?" - "Ты же написал: "Моя душа в слезах". А я и забыл, что написал... На дверке ее тумбочки - мой портрет. "Прочли в газете, что тебе присвоили звание Героя, я и говорю: "Девочки, ведь это наш Миша, он у меня в третьей палате лежал!" - "Что же ты, девонька, такого парня упустила?" - "Не упустила, он мне ответил, вот письмо... А портретик ею да приколола..." Вот такая деваха Ксана, во! - Он выставил вперед большой палец. - Время улетать, она и говорит:

"Ты свою летчицу навести, она в корсете, трещина ребра. Не опасно, но болезненно... Проведай ее, слышишь?" - "Времени нет. В другой раз... Я ей записку оставлю!.." Вот так: конфеты, сладкое, - Ксане, записку - Елене...

Легонько отставив от себя сержанта, он уставился в бетон, на котором они стояли.

- Она тебя помнит, - добавил Баранов.

- Ну да? Как же...

- Помнит, помнит. Говорила.

Излился старший лейтенант, а души не облегчил, оправдания себе не нашел.

Но отношения с Гранищевым - он чувствовал это и по себе, и по тому, как просветлел лицом сержант, - получили ясность и определенность.

...Обговаривая боевой порядок и маршрут на Сталинград, Баранов поставил Гранищева с собой рядом. "Лубок плачется, дескать, Гранищев строя не чувствует, с ним летать трудно. Вот я и посмотрю..."

Во главе группы пошли Баранов и капитан с ЛИСа.

Павел, держась старшего лейтенанта, чувствовал себя на маршруте, определенном жирно прочерченной линией пути, уверенно, даже увлеченно. В темном русле Волги, возникшей под крылом, стояли светлые облака, остро серебрилось солнце, он читал местность, как на штурманском тренажере в классе. Гребнем выставлялся из воды каменистый островок - вот его запятая на карте. Мыс, вставший поперек течения, - вот он, делаем отметку. "Минутка за минуткой", - отсчитывал Павел свое и товарищей продвижение на юг. Отрывисто сказанное командиром "Посмотрю..." звучало у него в ушах, и он старался, замечая в себе то желанное в полете бодрое спокойствие, ту обостренность внимания, когда ни одна соринка на горизонте, ни одно отклонение приборной стрелки на штришок не останется незамеченным.

За Волгой, в степи, горизонт стал холодней, тревожней. В головной паре капитан - Баранов что-то переменилось. В чем перемена, Павел не сразу понял. "Где идем?" - будто спросил его чей-то строгий голос. Курс... время... собрался, сосредоточился летчик. С курса не сбились. Он видел это по карте, по прямой, которой они оба, Баранов и Гранищев, держались. Капитан от этой прямой отходил, уклонялся... Вот что он уловил и не понял в первый момент! Словно бы подхватил капитана и понес - одного! - ветер-боковик, ветер опасности, боевой угрозы, ветер Сталинграда. Капитан под его порывами заколебался, пошел юзом... все заметнее, все дальше. Покачивая крыльями, призывая летчиков следовать за ним. Павел всматривался в ножницы, разводившие головные экипажи. В них и в карту, в них и в карту... Глубже, настойчивей покачивая крыльями, счет - на секунды, а команды в воздухе повелительны.