Франклин Рузвельт

Но всё это внимание с юных лет было теснейшим образом связано с воспитанным родителями чувством собственника, хозяина, которому и земля, и все растущее на ней, и животные по праву принадлежат. Именно поэтому они заслуживали внимания, заботы.

Ребенок получал огромное удовольствие, катаясь на пони по кличке Дэбби, которого он считал своим другом, но в то же время личной собственностью, на которую больше никто не мог претендовать. Отец несколько раз говорил Франку, чтобы он не ездил на своем пони слишком долго и быстро — надо внимательно следить, чтобы собственность не пришла в негодность.

Собственность и труд неотделимы — такова была нехитрая и в то же время мудрая протестантская мораль, которую с раннего детства внушали родители Франку. Раз пони ему принадлежит, значит, за лошадкой надо тщательно ухаживать, мыть, чистить и убирать. Сперва это было неприятно, затем вошло в привычку. Через много лет Франклин признавался, что это была безумно тяжелая работа, но ему никто не помогал, и он отлично усвоил, что забота о пони — это только его обязанность и он должен ее исполнять, несмотря ни на что.

Будущий американский президент с юных лет испытывал глубокое почтение к памяти своих голландских предков и даже посвятил им студенческую работу под названием «Рузвельты в Нью-Амстердаме». Научной ценности она не представляла, но эмоциональные акценты говорили сами за себя. Франклин писал: «Некоторые нынешние голландские семьи в Нью-Йорке не имеют ничего голландского, кроме этого названия. Их немного, у них нет прогрессизма и подлинно демократического духа. Причина же того, что Рузвельты сохранили свои силы, — вероятно, главная причина, — состоит в их подлинно демократическом духе. Они считали бы непростительным для себя не исполнять своего долга по отношению к общине» ^{47}.

В то же время, оценивая стиль жизни своего отца, Франклин был не совсем прав — Джеймс действительно вел себя внешне демократично, но сохранял привычки аристократа, каковым, как уже отмечалось, был только в том смысле, что мог перечислить своих многочисленных предков. О нем говорили, что он ведет себя подобно лорду Лансдауну (в то время одному из лидеров британских консерваторов), хотя скорее похож на кучера этого лорда. В качестве примера приводили его несколько высокомерное отношение к одному из богатейших в то время людей Америки Фредерику Вандербильту, который жил на расстоянии нескольких миль от Рузвельтов в огромном по масштабам Гайд-Парка 54-комнатном особняке, построенном в стиле Возрождения.

Считая Вандербильтов «новыми богачами», выскочками, в отличие от своего собственного рода, в котором богатство переходило из поколения в поколение, Джеймс даже не пожелал принять их приглашение на обед, ибо, как он объяснил сыну, придется посылать ответное приглашение ^{48}.

В детстве Франк стал страстным коллекционером. Он с огромным удовольствием собирал марки, причем стремился разузнать как можно больше о каждой марке, о каждой серии, о стране, выпустившей ее, об обстоятельствах, вызвавших ее появление, о людях и событиях, изображенных на этих своеобразных крохотных визитных карточках того или иного государства, иногда представлявших собой подлинные произведения искусства, чаще прямолинейных и грубых.

В основу коллекции легло подаренное ему матерью собрание китайских и гонконгских марок. К восьмилетнему возрасту накопилось уже довольно богатое собрание — свыше двух тысяч марок, причем Франк особенно гордился редкостью — маркой острова Формоза (ныне Тайвань) 1888 года. Марки оставались его страстью на протяжении всей жизни. Он собрал их огромное количество — более миллиона с четвертью. Став президентом, Рузвельт в немногие свободные часы нередко возился со своими альбомами, которых накопилось более 150 штук. В нынешнем архиве Библиотеки Рузвельта переписка по поводу марок заполняет 28 больших папок.

Кроме увлечения филателией, кругозор мальчика расширяли старые географические карты и всевозможные знаки и символы флота, которыми Франк также заинтересовался в детстве. Дед, старый моряк, как-то подарил внуку древний морской сундук, в котором бережно хранились драгоценные раритеты, вплоть до пуговицы с мундира морского офицера времен американо-британской войны 1812—1814 годов.

Он стал собирать также британские карикатуры, которых со временем накопилось множество. Через какое-то время возникло еще одно увлечение — коллекционирование чучел птиц. Они по сей день украшают помещения рузвельтовского имения в Гайд-Парке.

Впоследствии многие знакомые восторгались теми буквально энциклопедическими знаниями по истории флота, осведомленностью о малейших деталях оснастки кораблей, их снаряжения, экипажей и всевозможных других подробностях, уходящих в давнее прошлое, которые демонстрировал Рузвельт. Во всех таких случаях он отвечал, что это — всего лишь остатки того, что ему запомнилось в детстве. Он и сам строил модели кораблей, которые испытывал на полноводном Гудзоне ^{49}.

Большое удовольствие доставляли ему прогулки с отцом по окрестным местам — горным тропам, почти непроходимым буеракам Кэтскиллских гор. Правда, страдавший сердечным заболеванием Джеймс Рузвельт не мог позволять себе излишнее физическое напряжение, но само общение с сыном, рассказы о предках, уроки верховой езды и плавания, хождения в прибрежных водах под парусом превращали отца в старшего друга, с которым установилась более глубокая духовная связь, чем с матерью, несмотря на то, что именно Сара в основном занималась воспитанием мальчика, оберегала его от жары и холода, змей и вредных насекомых, следила за тем, чтобы он не оставался голодным и не переедал.

Франк рос всесторонне развитым и, вопреки назойливой материнской опеке, физически крепким, был любознательным и пытливым, критически мыслящим, склонным к анализу социальных проблем ребенком, а потом и юношей, для которого мир отнюдь не ограничивался Спрингвудом с его окрестностями. Почти все родные и другие близкие люди отмечали исключительную память Франклина — он впитывал информацию как губка, порой был даже способен черпать сведения одновременно из нескольких источников. Как-то в ответ на материнский упрек в том, что во время ее рассказа о чем-то он перебирает свою коллекцию марок, десятилетний сын ответил: «Я не уважал бы себя, если бы не мог заниматься одновременно двумя делами». Чтобы доказать свою правоту, он тут же почти дословно повторил то, что услышал от Сары [3].

Скорее всего тому, что Франк не вырос человеком бездушным, отчасти способствовала семейная драма. Когда ему было десять лет, отец тяжело заболел. Он перенес «удар» — кровоизлияние в мозг, от которого так и не смог полностью оправиться и остался инвалидом. Это, однако, не изменило привычного быта мальчика, а затем юноши — семья оставалась богатой, доходы от вложенных капиталов продолжали поступать. Но с тех пор не исчезало какое-то тревожное ожидание, и Франк это чувствовал очень хорошо.

У него не было той вспыльчивости, того бунтарства, неподчинения родителям, какие так часты у мальчиков переходного возраста. Сдержанно, но неизменно он стремился облегчить душевные страдания матери, физические и нравственные муки отца. Привитое ему (или, скорее, самостоятельно выработанное) желание доставлять близким радость, не расстраивать их постепенно распространилось на его отношение к другим людям, которых он относил к своему кругу образованных и воспитанных зажиточных аристократов.

У такого поведения была, однако, и другая сторона. Конечно же далеко не всегда желания Франклина совпадали с намерениями его родителей, особенно весьма требовательной и постоянно уверенной в своей правоте матери. Мальчик рано научился в некоторых случаях идти на хитрость, под благовидным предлогом уклоняться от того, что ему навязывали. Довольно скоро родители стали распознавать эти не очень умелые уловки. По поводу частого «саботажа» еженедельных визитов в местную церковь в семье даже стали говорить о «воскресной головной боли» Франклина.