Мёртвая зыбь

— Так это вы подсунули мне этого неистового блицмейстера. Этюд я не варил ни в вулканическом кипятке, ни в адской смоле, а завершал а домашней тиши.

— Так не с нашим ли маэстро, — и Эйве назвал фамилию, — познакомили вы, Сало, нашего гостя?

— Именно с ним, метр, — признался Флор.

— И с каким успехом сыграли вы, автор невероятного, с нашим невероятным любителем шахмат?

— Я не силен в быстрых шахматах. Но мой новый знакомый не успокоился, пока не выиграл у меня из десятка пару партий подряд, объявил меня лучшим другом из преисподни. Боюсь, что Сало перестарался, вспомнив о Данте.

— Я только журналист, — скромно потупился гроссмейстер Флор, добавив: — иначе меня читать не будут.

Глава восьмая. Золотая медаль

За творческие муки ада

Присуждена ли высшая награда?

Когда старинный друг Саши Званцева Коля Поддьяков с женой пришли к нему в гости 25 января 1964-го года, в традиционный Татьянин день, совпавший с днем рождения покойного Андрюши, то напрасно стучали даже ногами в запертую дверь квартиры на Ломоносовском проспекте.

Званцева только что увезли с подозрением на инсульт и инфаркт (большой джентльменский набор, как подшучивал он сам над собой), в институт профессора Мясникова.

Таня самоотверженно сопровождала его. И когда остался он на ночь в шоковой палате с предсмертной, как он думал, икотой, быстро снятой врачами, Таня осталась ночевать около него, устроившись на полу, к восхищению и возмущению врачей, принесших ей больничную кушетку.

На утро его перевели в двухместную палату, где уложили на спину, как тогда полагалась, на 20 дней.

Первыми посетителями, навестившими больного, были полковник Власов и Кавторанг.

— Я теперь не Кавторанг, а Каперанг, — первым делом сообщил моряк. — Капитан первого ранга. По званию могу крейсером командовать. Одна ступенька до адмирала осталась. А там — эскадра. А покуда дозвольте вручить высиженный в гнезде тепленький номерок журнала с главой о ловле торпед в открытом Космосе из вашего романчика, Александр Петрович.

— Да подожди ты, адмирал бескозырный, — остановил его полковник Власов.

— В бескозырках матросы ходят, — буркнул Каперанг.

— Вот цветы вам, — продолжал Власов, — через нас просила вручить дочка вашего соратника из Белорецка.

И он передал больному букет звездоподобных астр.

Таня завладела цветами, достала у медсестры банку с водой и поставила их на тумбочку у койки.

— Должно быть, через Зосимыча Поддьякова узнали, — предположил Званцев.

— А цветы то, вроде, дальновосточные, — раздумчиво произнес Власов. — И как бы с намеком на Космос. Астры — звезды. Может, не зря съездили. Жаль на Курилы не попали. От Аверкина привет.

Будь он здесь, по-своему бы объяснил происхождение цветов.

Таня этим не интересовалась.

Вслед за военными очередь была за шахматистами.

Явился секретарь Центральной комиссии по шахматной композиции Кофман:

— Мы очень беспокоимся за вас, Александр Петрович. И по поводу вашего участия в Олимпийских играх 64-го года особо.

— Я уже давно не бегаю четырехсотметровку. А последний мой заплыв был 22 года назад через Керченский пролив в полном обмундировании, — с улыбкой отозвался Званцев.

— Дело в том, Александр Петрович, что израильтяне, проводящие у себя Олимпиаду 64-го года, помимо ФИДЕ, добились в Олимпийском комитете права считать задачи и этюды объявленных конкурсов равноценными видами спорта, такими, как стометровка или прыжки в высоту. А вы смогли бы достойно представить нашу шахматную школу.

— Прыжки в высоту, — задумчиво повторил Званцев. — Выше планку…

— Мы знаем, что вы разрабатывали интереснейшую тему. Получился ли у вас этюд?

— Получился ли? Эйве и Флор в Гааге считали, что получился. А их соотечественник утверждал, что я сварил его в адской смоле.

— Так продиктуйте мне положение и решение. Я сегодня же пошлю телеграмму. Завтра истекает срок.

Званцев, наморщив лоб, с выступившими на нем каплями пота, диктовал. Кофман записывал.

— Мат, — в заключение выдохнул Званцев.

— Мат, — повторил Кофман и добавил, — насколько я могу судить без доски, это — шедевр.

— Жаль, что не вы судья.

— А американец Корн, автор книг по композиции, — сообщил Кофман.

— Проверим вкус американца. Спасибо вам, Рафаил Моисеевич.

— Спасибо вам, Александр Петрович. Боюсь, что утомил вас.

— Разве вы не видите, Рафаил Моисеевич, он весь красный лежит, — вступилась за мужа Таня. — Как можно в таком состоянии, не глядя на доску, играть?

— Ухожу, ухожу. Простите, ради Бога, — заторопился Кофман.

Таня подсела к больному и стала читать ему письмо, продиктованное ей Никитенком, жившем у бабушки, где ютились когда-то за ширмой Таня с Сашей.

Сынишка скучал о папе. Звал его к себе и старательно рассказывал, как его найти. По какой улице идти, в какое парадное свернуть и на какой этаж подняться. И в этой детской заботе было столько трогательного тепла, что у папы глаза стали мокрыми.

Он спокойно уснул, покорно снося тяжесть недвижного лежания на спине из-за неподтвержденного инфаркта. Мысль о сынишке согревала его.

Следующий день прошел без посещений, и Таня была спокойна.

А ночью Званцев увидел во сне продиктованную позицию этюда, и проснулся в холодном поту. Диктуя Кофману, он пропустил белую пешку на g6!

Надо срочно вызвать Кофмана, послать вслед исправление!

Просить об этом Таню, считавшей шахматы сейчас губительными для него, он не решался.

Она пойдет сегодня к бабушке, повидаться с Никитиком, принести от него очередное письмецо папе и всякую нужную в палате мелочь.

Место Тани у койки заняла молоденькая медсестра Светлана, вся в светлых кудряшках.

— Светочка, милая, — вкрадчиво начал Званцев. — У меня к вам секретная просьба.

— Секретная? — насторожилась девушка. — Как интересно! — и голубые глазки ее загорелись.

— Вы умеете хранить тайны?

— Если это необходимо больному, это мой профессиональный долг, — с юной гордостью провозгласила она.

— Ко мне нужно вызвать одно лицо по фамилии Кофман. Запишите телефон. Это клубный. Но там передадут.

Светлана старательно записала номер, и почему-то шепотом спросила:

— Кофман? Это она? Я скажу ей, когда лучше прийти, чтобы повидаться с вами. Наедине. Я тоже выйду.

Больной рассмеялся:

— Кофман — это он, Рафаил Моисеевич.

Лицо девушки вытянулось.

— Так в чем же “секрет”? — разочарованно спросила она.

— В пропущенной пешке женя-6.

— Ах так! Значит, пешка Женя! Я так и думала! Она! Не беспокойтесь. Я все сделаю.

— И совершенно секретно.

— Как можно выдать Женю? За кого вы меня считаете?

У Званцева не было сил переубеждать ее, и она, гордая секретным поручением, пошла звонить по телефону.

Кофман, живший в Малаховке, только на следующий день, при Тане, прибежал к Званцеву:

— Я все понял насчет пешки женя-6. И еще вчера послал в Израиль телеграмму.

— Так вот о какой Жене идет речь, — воскликнула Таня. — А я все думала при чем тут жена Лилиенталя? Ее злые остряки прозвали “вдовой Чигорина”.

Видимо, медсестра Светлана профессионально заботилась о семейном счастье подопечного больного. А Таня умела это счастье свято хранить, не допуская подозрений.

Спустя полтора месяца Званцев с помощью медсестры Светланы учился ходить, гуляя с ней под-руку по старинному Московскому переулку. После долгого лежания ноги были ватными и плохо слушались.

Врачи, ставшие медицинскими светилами, лечащий врач Руда, впоследствии член-корреспондент Академии медицинских наук, заведующий отделением профессор, потом академик, Евгений Иванович Чазов уже тогда академик, так и не установили, был ли у Званцева инфаркт, но больного с помощью заботы его жены на ноги поставили. И, прощаясь с ними и даря каждому по новому изданию романа “Арктический мост”, Званцев шутливо извинялся за трудность диагноза, “утешив” их, что “вскрытие в свое время установит истину”. Они расстались с ним друзьями, чтобы встретиться позднее уже не как с пациентом.