Обыкновенная история в необыкновенной стране

— Много нельзя, а немножко я разрешаю.

Подняли, выпили, да и еще раз пошутили-поговорили и выпили. И вернулся солдатик на свой пост в коридор, а Сталин на какое-то заседание уехал.

Минут через двадцать идет проверка постов. Подходит разводящий:

— Чего так раскраснелся, почему не докладываешь?

Доложил солдатик, да только сразу коньяком запахло.

— Ну-ка дыхни еще раз!

Ничего не сказав, командир бросился стремглав вниз по лестнице к телефону. Началось что-то страшное. Приехали «органы». Рюмки в буфете оказались еще влажными.

На допросе вначале солдат все отрицал: не хотел своего «друга» — вождя подводить, но когда уже военным судом запахло, открылся. И оказалось начальство перед дилеммой: спросить «самого», так ли было, — страшно и поверить тоже трудно. Думали-решали, и, наконец, из «органов» пришло постановление: «Уволить со службы и отослать назад на Дальний Восток».

Прошло еще немного времени. И опять как-то вождь заскучал, и вспомнился ему Семен. Открывает дверь в коридор, а там уже совсем другой стоит. На следующий день тоже не он. И вызывает, наконец, Сталин начальника охраны:

— Что-то я давно не вижу на посту Семена Ефимова. Хороший был парень, честный и преданный делу.

Начальник охраны молча застыл: соображает. И сообразил:

— Он приболел, товарищ Сталин! Скоро поправится.

И в ту же ночь из Москвы на Дальний Восток был послан специальный самолет. Не сразу нашли Семена Ефимова в селе Юрьевка, Хомутинского района. Но все-таки нашли. Привезли назад. Побрили, помыли, нарядили и поставили, как ни в чем не бывало на тот же пост. Открывает Сталин дверь в коридор, а там Семен.

— Ну, как здоровье, Семен?

— Отлично, товарищ Сталин! — лукаво улыбаясь, отвечает тот.

— После болезни-то неплохо бы и домой слетать, своих проведать. Я похлопочу. Ну а теперь, давай сыграем.

— Вот, что значит один раз сыграть на бильярде с вождем! — закончил свой рассказ Николай Николаевич.

Последняя остановка

Ни для кого не было секретом, что вождь обожает смотреть кино. Вероятно, в его одиночестве это было единственное окно в реальный мир, но только смотрел он фильмы по нескольку раз, подмечал каждую мелочь и в хорошем настроении часто даже пересказывал смешные места из кинокартин. Пожалуй, в то время ни один новый фильм не мог выйти на экран без его благословения. У него в Кремле даже один из залов был оборудован для кино, куда после заседаний Политбюро, или после каких-либо торжеств приглашались все смотреть новую картину. Любишь ты кино или нет, но отказаться было невозможно. Так и сидело почти все Политбюро в темноте и смотрело допоздна новый фильм. В этот зал часто приглашались также и кинорежиссеры, и актеры, писатели и даже балерины. В общем-то, это был простой зал, в котором расставлялись рядами стулья и зашторивали окна. Сталин приходил последним и садился в первый ряд, который всегда оставался свободным для него. При просмотре картины возле аппарата обычно находился ответственный за советскую кинематографию председатель Комитета, в то время Романов. Если кто-либо хотел выйти из зала во время показа в туалет, то его сопровождали охранники, которые также находились тут же в зале. Громко говорить во время показа мог только Сталин. Смеяться и аплодировать во время просмотра следовало только после того, как зааплодируют в первом ряду. Ему же лично казалось, что эти киновечера проходят в «непринужденной дружеской обстановке».

Однажды, вспоминал Николай Николаевич, он нас страшно напугал. Во время одного показа, в самом драматическом месте вдруг в темноте с его места раздался громкий выкрик:

— СТОП!

Демонстрацию фильма тут же остановили, но свет не зажигали.

— СВЕТ! — послышалось из первого ряда.

Зажегся моментально свет. И все заметили, что Сталин медленно поднимается со своего места, хмуро и пронзительно осматривает сидящих в зале и после короткой паузы направляется по центральному проходу к задней двери. Наступила цепенящая тишина, все застыли в тех позах, в каких застал свет. Все ждали, что сейчас произойдет что-то страшное. А страшное в то время было одно: неожиданные аресты. Никто не посмел даже оглянуться на него, было только слышно, что он покинул зал. Проходит три минуты… пять, шесть… Все сидят, не шелохнувшись, в полной тишине, в том числе и Молотов, и Каганович. Казалось, что тишина начинает кричать. Но вдруг неожиданно, выйдя из боковой двери, он появился перед своим местом, и все увидели, как он важно, не торопясь, застегивает на брюках ширинку. Сел и громко хлопнул в ладоши:

— ПРОДОЛЖА-Э-М!

Вождь сходил в туалет. Ему же нельзя отказать в чисто человеческом!

А шел фильм, весь сюжет которого состоял из того, что поезд шел через всю страну и то и дело останавливался на разных полустанках, где и развертывались события. Названия этих полустанков, как части фильма, то и дело появлялись крупными буквами на экране. Фильм был страшно скучным, все зевали, но поезд все ехал и ехал дальше. Видимо, Сталин заметил это. И вдруг все услышали с первого ряда его громкий голос:

— Товарищ Романов, какая следующая остановка?

— Сосновый Бор, товарищ Сталин! — отозвался из кинобудки Романов.

— Ну вот, мы на ней-то и сойд-э-м!

Свет в зале моментально зажгли. Сталин медленно поднялся и с еле заметной улыбкой, видимо, собственная шутка ему самому понравилась, направился из зала. Тут все и начали дружно смеяться.

Фильм, конечно, для показа в крупных кинотеатрах не был рекомендован.

«Кубанские казаки»

Все устали от фильмов о войне. Война уже прошла. ЦК в своем решении призывал создавать веселые, оптимистические картины. Вот режиссер Пырьев и создал комедию «Кубанские казаки», где вместо разрушенных деревень и голодающих колхозников на экране появлялись нарядно одетые, счастливые, танцующие и поющие люди, а столы на их празднествах ломились от изобилия. Фильм производил впечатление какого-то сна, причем очень веселого и смешного. Были задействованы любимые всеми советские киноактеры, а музыку написал популярный композитор.

Фильм сначала просмотрели члены Комитета по кинематографии во главе с Романовым. Они пришли в ужас: страна голодает и стонет от разрухи, а здесь такая лакировка, такая банальная ложь. «Запретить к показу» — было их решение. Лента была положена на «черную» полку Мосфильма, рядом с десятком других запрещенных картин. «Будь рад, что это видели только мы! А если бы сначала увидел Хозяин!» — говорили руководители Комитета Пырьеву. И он молчал и даже радовался, что все так хорошо сошло с рук.

Однажды в гости к Сталину пожаловал старик из Грузии, которого он знал еще с молодых лет. Старик почти не говорил по-русски, и поэтому показывать ему фильм с большими диалогами было бессмысленно. Сталин позвонил Романову:

— Товарищ Романов, привезите какую-нибудь новую комедию.

— Товарищ Сталин, комедий пока нет, все в процессе производства.

— Как это нет! А вы решение ЦК выполнять собираетесь? Почему до сих пор ничего не смогли создать?

У Романова все внутри оборвалось, получалось, что он не работал. Снимут! И тут он махнул рукой на все и на своего друга Пырьева:

— Да мы уже создали тут одну комедию, да она оказалась неудачной. Идеологически порочной!

— А кто это решил, что она порочная? Вы? Так вот давайте-ка ее к нам на просмотр. Мы тут все коллективно и решим, какая она.

Делать было нечего, нужно доставать ленту с полки и везти в Кремль. Звонит Романов Пырьеву и сообщает, что комедию Сам затребовал на критический просмотр. Пырьева в этот же вечер увозят с признаками инфаркта в больницу.

Просмотр начался в том же зале при многих приглашенных. Но рядом со Сталиным в первом ряду сидел старик-крестьянин из Грузии и ждал, когда покажут фильм.

Фильм начал идти при полной тишине в зале. Даже в смешных местах никто не позволял себе смеяться. Но вот пошли комедийные сцены на колхозном празднике, с переодеваниями, танцами, скачками на лошадях… и из первого ряда послышался громкий веселый смех. Это был старик-грузин, он то смеялся, как ребенок, то аплодировал, не понимая слов, ему было все близко и понятно. Сталин сидел, не шевелясь, а фильм все шел, и старик все смеялся и даже подпрыгивал на своем месте. Но вот фильм подошел к концу. Зажегся свет, и наступила настороженная тишина. Не оборачиваясь, Сталин громко спрашивает: