Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Оказалось, что нужны всему миру. И «Волга», и «Берёза» нашли доступ к глубинам души всех людей под всеми географическими широтами и меридианами и растопили самые ледяные сердца. Русскую песню с благоговением и восторгом слушали и молчаливый скандинав, и житель субтропиков и тропиков Азии и Африки, и сдержанный англичанин, и пламенный испанец, и далёкий аргентинец, и житель Гавайских островов.

Донской хор имел в Вене головокружительный успех. Австрийская пресса писала о его выступлениях как о выдающемся событии музыкальной жизни столицы. За него ухватились концертные антрепренёры всех стран. Предложения выгодных контрактов на гастрольные поездки сыпались со всех сторон.

Через несколько лет он сделался знаменитостью, побывал во всех странах Европы, в Северной Африке, в обеих Америках, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Австралии. Но параллельно росту его славы шло снижение его художественного потенциала. Творческие искания первых лет его существования сменились погоней за выгодой и лёгкой наживой. В исполнение вклинились трюкачество и сомнительной ценности эффекты, имевшие целью потакать вкусам не слишком взыскательной аудитории.

В хоре начались обычные эмигрантские склоки, раздоры, «подсиживания», борьба самолюбий и тщеславий. Он раскололся на две части, из которых каждая считала себя «настоящим» хором, а своего соперника и конкурента «эрзацем». Одна часть под управлением Жарова продолжала поездки по странам Европы, Азии и Америки, другая под управлением Кострюкова концертировала преимущественно в Германии и государствах Центральной Европы. Обе называли себя в афишах и программах «знаменитым хором донских казаков», хотя с течением времени казаков в обоих хорах осталось очень мало: в оба хора стали принимать и неказаков. Но сохранить название «казаки», равно как и форму — белые гимнастёрки, шаровары с лампасами, сапоги, было необходимо из-за коммерческих соображений. Всё это ведь тоже «русская экзотика»! А за неё иностранец платит большие деньги…

Не меньшей славой во Франции и за её пределами, особенно в Америке, пользовался хор под управлением Н.П. Афонского. Ядро его составлял ансамбль из 13 певцов с законченным музыкальным образованием, певший бессменно в течение почти 25 лет в Париже на клиросе православной церкви на улице Дарю. В дни «больших» выступлений его пополняло такое же количество временных участников. Художественность исполнения, которым этот хор выделялся среди аналогичных ансамблей, привлекала в церковь большое количество французов, англичан, американцев и иных иностранцев.

Но только церковными песнопениями хору было трудно существовать. Как и софийский хор донских казаков, он силою обстоятельств был вынужден перейти на светское пение и на русские народные песни. Не помню, в каком году и в каком составе он сделал свою первую «вылазку» из Парижа, но с первой же гастрольной поездки и на него, как и на софийский хор, посыпались предложения контрактов на дальнейшие гастроли в странах Европы и Америки. Расширенный состав хора был невелик — около 30 человек. Но художественность исполнения, по мнению самых строгих критиков, была изумительная. Передачи по радио его концертов в Париже и других европейских и американских столицах сделались правилом.

Гастроли в США устраивал американский концертный антрепренёр Юрок. Предприимчивый делец выжимал из хора всё, что только возможно выжать. В поездках по американской провинции хору часто приходилось, давши утренник, сразу садиться в автокар и, глотая на ходу бутерброды, ехать за 100–150 километров в следующий город, чтобы попасть к очередному вечернему выступлению. Все концерты проходили с аншлагом, во многих городах приходилось давать повторения. Львиную долю вырученных сумм антрепренёр забирал себе — картина обычная и, так сказать, «нормальная» для артистического мира всех капиталистических стран.

Но сколь ни велика была слава описанных мною зарубежных русских хоровых ансамблей, она померкла, когда в 1937 году, во время всемирной выставки, в Париж приехал из Советского Союза Ансамбль песни и пляски Красной Армии под управлением Александрова.

Я не запомню ни одного выступления в Париже какого либо хорового коллектива, который имел бы столь оглушительный успех, какой выпал на долю этого грандиозного и единственного в своём роде ансамбля. В течение нескольких недель весь Париж, можно сказать, бредил этим хором. Даже эмигрантская пресса и так называемая «эмигрантская общественность», обычно поливавшие грязью всё советское, на этот раз были вынуждены признать, что прославленным эмигрантским хорам далеко до приехавшего из СССР ансамбля.

Один из участников донского хора в беседе со мной сказал:

— После выступления хора Красной Армии нам в Париже больше нечего делать…

В противоположность русским зарубежным хоровым коллективам попытки создать за рубежом большой оркестр народных инструментов кончились ничем. В Париже и во французской провинции долгие годы функционировали маленькие оркестры балалаечников, но никакого художественного значения они не имели. Некоторые из них, вроде оркестров под управлением Черноярова и Скрябина, были довольно живучи и долгие годы играли на эстрадах дорогих и модных парижских кафе и пивных, развлекая их посетителей.

Публику привлекала и оригинальная звучность балалайки, и её форма, а также шелковые рубахи, плисовые шаровары и лакированные сапоги балалаечников. На всём этом хозяева кафе и пивных опустили в свои карманы многие сотни тысяч франков.

Мне уже неоднократно приходилось отмечать, что основная масса осевших в Париже и французской провинции русских артистов, певцов и музыкантов влачила жалкое существование и в течение долгих лет лавировала между безработицей и ресторанной халтурой. Я не буду утомлять читателя перечислением артистов, певцов, куплетистов и рассказчиков, имена которых ежедневно мелькали на страницах эмигрантских газет в отделе объявлений. Тут были и старые имена, раньше гремевшие на всю Россию, вроде Вари Паниной, Нюры Масальской, А. Вертинского (впоследствии вернувшегося на родину), и артисты более молодого поколения, стяжавшие популярность в годы первой мировой войны, революции, гражданской войны и эмиграции, вроде, например, рассказчика Павла Троицкого.

Тяжела и безотрадна была их жизнь — жизнь дрожавших за завтрашний день бродячих актеров, удел которых — развлекать и услаждать тупую, аморальную свору бездельников и прожигателей жизни, заполнявших залы парижских ночных притонов. Некоторым из них удавалось объединиться в маленькие ансамбли, вырваться из удушающей кабацкой обстановки и приступить к решению чисто художественных задач и к популяризации русской музыки и песни среди иностранцев. Таковыми были время от времени возникавшие вокальные квартеты, мужские, женские и смешанные, как, например, просуществовавший долгие годы и стяжавший громкую популярность во Франции, Англии и других странах мужской квартет, основанный профессором русской парижской консерватории Кедровым. После его распада возник и просуществовал много лет мужской квартет, организованный большим знатоком русской народной песни и народного эпоса тенором Денисовым. Он в свою очередь распался в послевоенные годы. Из женских вокальных ансамблей некоторой популярностью пользовался квартет «Лель», тоже распавшийся.

«Распался…»

Опять распадение, спросит читатель. Даже среди всего-навсего четырёх человек, говорящих на одном и том же языке, с одинаковой судьбой, одинакового культурного уровня и с одними и теми же художественными задачами, притом старавшихся держаться в стороне от всякой эмигрантской политики?

Да, именно так.

Среди эмигрантов была в большом ходу ироническая поговорка: «Один русский эмигрант — это без пяти минут гений. Два эмигранта — склока. Три — драка. Четыре — развал…»

Но полезное дело эти маленькие ансамбли всё же делали в народные массы Франции, Германии, Англии, Америки, Балканских стран и других государств влилась русская народная, а напоследок и советская массовая песня. Особенно много для пропаганды последней сделал денисовский квартет. С его лёгкой руки некоторые советские песни зазвучали на французском, итальянском, немецком, английском и других языках во многих странах Европы.