О времени, о товарищах, о себе

И вот наконец в дверях появились оба, он с огромным блюдом дымящихся пельменей.

Первому хозяйка стала класть мне.

– Хватит, хватит. Да разве я съем столько?

– Я вас неволить не буду, но полсотни-то все же положу. Могу не все сразу, а то, гляди, остынут. Наши-то сотни по две-три зараз, однако, кушают. Ну, а вы уж сами определяйте, но меньше-то полсотни нельзя.

Стали пить.

– За ваше здоровье, – сказал хозяин.

Выпить сразу двести граммов водки я не смог и, отпив третью часть стакана, поставил перед собой. Все остальные выпили до дна.

– За здоровье-то когда пьют, в стакане зла не оставляют, до дна надо пить. В другой раз можно и не допивать, а сейчас допить надо.

Пельмени быстро исчезали. Хозяйка принесла второе блюдо, затем третье.

Лица у всех были красные, но никто не пьянел.

– Ты что заскучал? – обратился хозяин к одному нз гостей. – Тарелки чистоту любят. Может, остыли, так мы тебе горяченьких добавим.

– Ох, не могу больше, Антипыч. На первом-то я уже, однако, сижу, а последний у меня за зубами лежит.

– А ты хлебни, он и соскользнет. Давай стакан, я тебе налью.

– Нет, хватит.

Видать, к этому гостю хозяин питал особое уважение.

– Николай Кузьмич, – объяснил он нам, – у нас на все руки мастер. Из чугуна черта отлить может. А как он рисует и еще из дерева вырезает. Ну вот, кажись, коряга – и виду в ней никакого, а он раз, два, три – здесь срежет, тут ковырнет и смотришь – львиная голова, да такая натуральная – того гляди зарычит. Большой он у нас художник. Раньше был человек религиозный, а потом вот разошелся с богом-то.

– Чего же вы с ним не поделили, Николай Кузьмич?

– Случай такой произошел. С попом во мнения разошлись. Часовню строили у нас в селе. Ну, а я художеством-то сызмальства занимался. Вот и попросил меня отец Иннокентий изобразить на дверях часовни ад. «Да ты, сын мой, пострашнее ад-то нарисуй. Чтобы знали грешники, какие муки им уготованы, если грешить будут, о церкви и молитвах забудут». Вот я и изобразил этот самый ад. Нарисовал котлы со смолой, черти в топки уголь подбрасывают. Смола кипит, пенится, брызги во все стороны летят. А впереди поставил черта с вилами. Воткнул он эти самые вилы в огузок толстого грешника и пытается его поднять и в котел бросить. Над грешником-то я особенно постарался. Такие муки на его лице изобразил, что не только грешить, а есть-пить забудешь. Все как будто бы хорошо получилось.

Но кто-то вдруг усмотрел в этом грешнике нашего деревенского купца Ивана Климовича. Может быть, действительно я очень уж его похожим на купца сделал. Не знаю, может быть. Но вины в этом своей я не признавал. В одном только я действительно виню себя. Сбоку картины я славянскими буквами вывел:

Черт втыкает копие Прямо Ване в жопие.

Все громко рассмеялись, а хозяин сказал:

– А складно это у тебя, Коля, вышло. Вот за это теперь и выпить надо. Ну, и что же дальше?

– А дальше, как говорится, в лес, больше дров… Местный гармонист усмотрел эту надпись, добавил к этим словам еще свои, и такая получилась похабщина, что ни мне, ни купцу прохода не стало. Меня поздравляют, а над ним смеются. За спиной, конечно, – так-то, в глаза, боялись.

Поп меня проклял при всем честном народе, приказал замазать надпись, ну а мне оставаться в селе больше нельзя было. Вот так и стал я мастером по чугунному литью. Хорошо, что так все обернулось, а то бы, наверно, в богомазы вышел.

За столом все смеялись, и один за другим начали вспоминать другие истории.

Вышли из избы уже поздно. На душе было как-то радостно. Здесь были простые, веселые люди, повидавшие виды на своем веку. Этот народ заражал жаждой жизни, оптимизмом.

Ночевали в Каслях. Ночью разразилась гроза и пошел сильный дождь. Когда утром мы выезжали из города, дороги не было видно. По еле заметным признакам шофер все-таки находил колею, и мы добрались до вымощенного булыжниками шоссе Свердловск-Челябинск.

Оливки

Власов, все еще опасаясь, что я долго не усижу на заводе, прилагал немало усилий, чтобы всячески помогать мне и создать наиболее благоприятные условия для работы.

Вскоре после моего приезда он пригласил меня на ужин. За столом было более десятка гостей. Я понимал, что Власов хотел в неофициальной обстановке познакомить меня с основными руководителями завода.

С некоторыми из них я встретился здесь впервые и видел, что многие чувствовали смущение в присутствии человека, недавно прибывшего из-за границы, в особенности женщины. Я также чувствовал какую-то неловкость. Желая перебороть это неприятное состояние, я впал в другую крайность и повел себя несколько развязно.

– Ну, не знаю, чем вас и угощать, – смущаясь и улыбаясь, сказала хозяйка.

Я окинул взглядом богато сервированный стол и вдруг неожиданно, как будто бы не я сам, а кто-то другой во мне произнес:

– Того, что я люблю, у вас, конечно, нет.

Лицо женщины как-то сразу потускнело, а в глазах застыл испуг. Она тихо спросила:

– А что же вы любите?

– Оливки! – выпалил я. (Надо сказать, что я их никогда не брал в рот и не знал даже вкуса.)

И вдруг хозяйка оживилась и весело проговорила:

– А ведь вы знаете, я оливки только потому не поставила на стол, что у нас их никто не кушает, кроме меня. О-о, я их безумно люблю. Сейчас же подам. Вот наконец-то встретила человека, который их так же любит.

Она вышла на кухню и вернулась с тарелкой, наполненной солеными оливками. Добрую половину их хозяйка переложила на мою тарелку. Впервые здесь я их и попробовал. Оливки мне ужасно не понравились. Но делать было нечего. Я сам заявил, что очень люблю их. Во рту остался какой-то необычный привкус, который сопровождал и другие блюда, обильно расставленные около меня. Я не знал, что делать с оливками, а хозяйка, думая, что я стесняюсь, убеждала меня не стесняться и «чувствовать себя как дома». Будь теперь я дома, я эти оливки давно бы отбросил, а что делать с ними здесь?

По большей части о людях судят по первому впечатлению. По всей видимости, своей выходкой с оливками я произвел неблагоприятное впечатление на присутствующих. Со мной знакомились, ко мне присматривались, а я показал себя с самой неприятной стороны, манерничая в обществе простых, скромных людей завода. Так вот в жизни и бывает. Мы иногда пытаемся играть совершенно неподходящие и несвойственные нам роли. Затем начинаем сожалеть и раскаиваться, часто с большим опозданием…

Через некоторое время я познакомился как будто со всем и со всеми. Надо приниматься за дело. Смотрины закончены. Я понимал всю важность стоящих перед заводом задач. Еще в студенческие годы мне приходилось принимать участие в исследованиях, связанных с производством ферросплавов, а мой дипломный проект и дипломная работа также были посвящены этим вопросам.

Необходимость создания отечественного производства ферросплавов в те годы часто обсуждалась на заседаниях в ВСНХ и Госплане.

На это обращали внимание в своих лекциях профессора Горной академии Павлов и Григорович. В лаборатории электрометаллургии начинались тогда и первые опыты по выплавке ряда ферросплавов из руд отечественных месторождений.

В полуподвальных помещениях лаборатории на электропечах, построенных руками студентов, создавались основы будущей технологии заводского производства.

Начальное проектирование Челябинского завода тоже происходило здесь. Вел его профессор Григорович, и мне приходилось принимать участие в этих первых проектных работах еще тогда, когда я сам был студентом.

Затем в качестве доцента я вел сам занятия со студентами. Некоторые из этих студентов с дипломами инженеров-металлургов теперь находились здесь, в Челябинске, в качестве командиров производства, занимая должности начальников цехов, инженеров смен.

Тогда мы имели очень смутное представление о том, каким должно быть заводское производство. Никто из нас никогда ни на одном заводе, где изготовлялись ферросплавы, не был.