Дмитрий Иванович Менделеев

уместилось внутри многое, ведь ничто не развлекало, не задерживало, среда была открытая, вольная, и никто не мешал. И назойливые вопросы приходили: отчего науки не имеют достаточных средств для выполнения своих мирных целей? Отчего даже в мирное время все средства имеются для войны? Отчего недостает их хотя бы на то и на другое?.. Мелькали и ответы, а в них выступали опять неотвязчивые классики и настоятельная необходимость терпеливо искать верного пути…

И ясно помню, что эти-то ответы заставили вновь обратить мысль к спуску, вспомнить действительность ближе, и в результате явилось одно – не то желание, не то решение – спуститься как можно правильнее, во всех отношениях, для того, чтобы стало ясным, что практическое управление аэростатом может быть, при известной подготовке к опытному изучению природы, делом, достижимым даже для новичка, если все приведено в должный порядок и надлежащее присутствие духа будет сохранено в момент спуска, как оно сохранилось до сих пор».

А внизу уже видна была земля. Змеились знакомые речки Сестра и Лутосня. Пашни пролегали, как разноцветные полосы, «вышитые по канве и притом с разными оттенками очень мягких цветов». Фиолетово отливала свежевспаханная земля. На высоте до трех верст Менделеев ясно слышал мычание коров, пение петухов. Опечалился, не приметив нигде железной дороги. Вот уже река Дубна, маленькое озеро Золотая вешка. Аэростат летел прямо на север. Жителям встречной деревни прокричал, чтобы приготовили лошадей. «А куда тебе?» Отвечал: «В Клин!» Аэростат продолжал нестись на север. В другой деревне Менделеева позвали есть свежую рыбу. Кричали: «Спущайся, уха есть!»

Между тем Менделеева с большим беспокойством искали. Поиски шли в направлении нижнего потока ветра – на северо-западе. На специальном локомотиве, который дал начальник станции, поехали Срезневский, Кованько, Владимир Менделеев, начальник ремонта пути Онуфрович. На телегах и верхом они изъездили окрестности Завидова и Решетникова, около Волги, кружили по болотам около железной дороги – все искали следы шара. А шар летел на север.

«С высоты примерно четверти версты было видно, что, пролетев над селом и еще одной деревней, аэростат опустится примерно в лесок, лежащий за деревней. За этим леском шла открытая поляна без хлебов и изгородей. За ней начиналась другая деревня… Лучше всего было опуститься перед этой деревней, перелетев лесок. Тут даже хлебов не повредишь, потому, что это было место луговое или покосное. Только так нужно было сделать, чтобы не спуститься в лесок, находившийся после первой деревни, а перелететь его. Все мое внимание направлялось именно сюда. Мне говорят теперь часто и много о счастливых случайностях, меня сопровождавших в аэростате и при спуске. И я невольно припоминаю ответ Суворова: «Счастье, помилуй бог, счастье, да надо что-то и кроме него». Мне кажется, что всего важнее, кроме орудий спуска… спокойное и сознательное отношение к делу. Как красота отвечает, если не всегда, то чаще всего высокой мере целесообразности, так удача – спокой- ному и до конца рассудительному отношению к цели и средствам».

Спуск совершился благополучно между деревнями Ольгино и Малиновец Калязинского уезда Тверской губернии. Менделеев охотно отвечал на расспросы собравшихся сельчан. Явившийся сельский староста заверил, что «за пузырем-то мы посмотрим, будь покоен», и угрожающе добавил: «Да и за тобой присмотрим и тебя побережем». «Ты кто такой?» – закричал он, уже входя в раж, но крестьяне не дали Менделеева в обиду расходившемуся «блюстителю». Тут подъехала тележка на одной лошади с тремя седоками, и Менделеев услышал такой разговор: «Ведь я говорил, что летит комета, и на ней человек сидит. Вот ты не верил, видишь теперь: вот комета и вот человек. Ну что, поверишь мне теперь?»

«Эти речи, – рассказывал Менделеев, – говорил добродушнейшим образом крестьянин Андрей Прохорович Мушкин Прокофию Ивановичу Погодину, владельцу трактира, расположенного около села Спаса на Углу. Они пригласили меня в тележку, взялись довезти, и целую дорогу рассказывали мне про то, что видели, как я лечу и спускаюсь, и что «эдакая комета в первый раз к ним прилетела», и они хоть и выражаются таким простым языком и не знают, как назвать машину, на которой я прилетел, но понимают, в чем дело, знают, что это должно быть для затмения полетели из Москвы, слышали даже об этом, всем объяснят, и в кармане у них даже есть книжка о затмении, которая им многое объяснила… Чрезвычайно картинно описывал все дело именно Андрей Прохорович. Он называл аэростат не иначе, как кометою, и описал подробно.

какую быструю смену ощущений произвело в нем все виденное. Он даже говорил, что необыкновенно счастлив тем, что сразу разобрал, в чем дело, и во всю жизнь свою никогда этого не позабудет. Потребовал даже, чтобы я у него на книжке о солнечном затмении написал свою фамилию, день и число, а также просил, чтобы я дал ему свою фотографическую карточку».

Может быть, где-нибудь у потомков Андрея Прохоровича Мушкина, среди которых, весьма возможно, есть уже и ученые и смелые пилоты, – все пути открыты перед крестьянскими сынами в Советской стране, – хранится автограф Дмитрия Ивановича Менделеева и его портрет, как память о спокойном мужестве русского исследователя, которое продолжает жить в его наследниках.

А Дмитрия Ивановича Менделеева, когда он в серый денек ранней осени 1887 года опустился на землю из облаков, к которым так стремился, снова плотно обступали «назойливые вопросы» жизни, его дальше и дальше звала «настоятельная необходимость искать верного пути».

XXII. МЕНДЕЛЕЕВ УХОДИТ ИЗ УНИВЕРСИТЕТА

Менделеев прилагал все силы к умножению и сплочению «научной дружины», как он называл естествоиспытателей. В 1869 году вновь созданное Русское физико-химическое общество насчитывало 35 членов. Через десять лет, в 1879 году, их стало 119.

В 1889 году их было 233, а в 1899 – 293; в 1913 – 514. В наше время в химической промышленности СССР работают десятки тысяч химиков с высшим образованием.

Говоря о науке, обыкновенно спрашивали, чего наука достигла и что она дала для жизни. Менделеев хотел, чтобы это был один и тот же вопрос. Поэтому он хотел видеть участие своей «дружины» во всех делах родной страны. На съезде русских естествоиспытателей и врачей в декабре 1879 года он выступил с программным заявлением о служебной роли естествознания^[65]. Съезд встретил оратора овацией, но решительно не знал, как поступить с его

заявлением. Оно было передано в секции, где, казалось, и было погребено. Но на самом деле слова Менделеева не терялись. Они расходились, как круги по воде, и возбуждали ответную взволнованность в самых далеких уголках России. То вдохновленный ими земский врач предпринимал на свои скудные средства исследование источников пресных вод в засушливой степи, то провинциальная кафедра университета собирала на лето экспедицию в поисках новых месторождений минерального сырья. В «Ученых записках», издававшихся далеким окраинным университетом, появлялся вдруг научный отчет, над которым много десятков лет спустя застывал в восторге кто-либо из новых искателей, раскапывавших старину ради настоящего и будущего, слитых уже нераздельно. Этих новых искателей нашего времени томит та же неутолимая жажда свершений, они также живут бескорыстной радостью поисков и находок, но их стремления уже совпадают с помыслами и задачами всего государства. Это высшее счастье. Ими руководит, их направляет, их торопит государственный народнохозяйственный план. А в те далекие времена каждый искатель сам для себя придумывал план разведок. Кому пригодятся добытые им результаты? Когда ими воспользуются добрые люди? Этого он не знал. И только у самых смелых и мужественных хватало силы пронести в будущее свой труд, свою мечту – сквозь заслоны могущественных врагов в стране, с трудом освобождающейся от остатков крепостнического уклада.