Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

Самые «современные» аналитики обычно заостряют свою критику на том, что Ленин «расширял интерпретацию актуальной партийной борьбы до масштабов мирообъясняющего принципа». [625] Здесь возникает обычная проблема свободы общественных наук «от оценочных суждений», восходящая к Веберу. Однако критика, высказанная в научной форме, несет в себе двойное искажение. С одной стороны, в ней меняются местами причина и следствие, ведь дело обстоит как раз наоборот, поскольку у Ленина «интерпретация партийной борьбы» и вообще появление классового подхода вытекали именно из «мирообъясняющего принципа». С другой стороны, представители «эстетизирующей» политологии и социологии как науки любят показывать себя так, будто они стоят над классовым подходом и существующим строем и, в отличие от Ленина, представляют не партийную точку зрения, нацеленную на социальную справедливость, а выступают в роли судей, высказывающих объективную научную истину, и не «загрязняют» чистую науку всякими партийным предрассудками, связанными с классовой борьбой. Наконец, нужно отметить, что именно по отношению к Ленину было бы верхом неисторичности не принять во внимание тот факт, что он был революционным политиком, для которого наука, теория были, по его собственному признанию, лишь средством осуществления политических и социальных целей. Ленин часто цитировал слова Маркса о том, что теория является лишь руководящей нитью для деятельности. В отличие от многих «скрытничающих» ученых, он открыто говорил о мировоззренческих предпосылках своих работ. Стоит ли удивляться, если революционный политик упрекает ученых в апологии существующего строя? Попутно заметим, что общественные науки никогда не могли быть освобождены от «мировоззренческого выбора».

Вопреки веберианскому прочтению, ни Марксова, ни опирающаяся на него ленинская концепция не были нормативными теориями, свободными от исторических фактов, предпосылок. Согласно адекватному прочтению «Государства и революции», Ленин отнюдь не думал, что социализм, «самоуправляемая рабочая демократия, демократия по типу Парижской Коммуны может быть просто введена в России», в его интерпретации это была задача целой эпохи. К тому же, с чисто философской точки зрения в этом произведении говорится как раз не о подчинении общества государству, а, наоборот, о подчинении государства обществу. Это совершенно не меняется от того, как мы оцениваем происшедшее в России после октября 1917 г. Верно замечено: «Ленин не поставил вопроса об отношении между государством и гражданским обществом во всей его полноте, но все же стимулировал постановку таких вопросов в марксистской мысли XX в. Как Лукача, так и Грамши занимала «идея Советов», снимавшая различие между государством и гражданским обществом, характерное для либеральной демократии и отделявшее общественное от частного, политику от экономики…» [626] В буржуазной мысли естественно раздвоение «частной» и «политической» сфер, ведь его источником, основанием является рынок, капиталистические отношения. Эту проблему и поставил Ленин в теоретической и практической плоскости.

Политическая и теоретическая проблема «отмирания государства» всегда возникала в марксистской традиции как процесс «уничтожения классов». Ленин отождествлял разложение в результате войны данной мировой структуры накопления капитала, капиталистической системы с полной неработоспособностью всей этой системы в целом. Мировая война по-разному влияла на политическое и духовное развитие рабочего класса разных стран. Ленин как будто оставил без внимания тот факт, что война в то же время создала, вывела на поверхность определенные возможности для обновления капиталистической системы. В ближайшей перспективе это усиливало революционную ориентацию, однако в длительной перспективе препятствовало всестороннему осознанию реальных возможностей. С этой точки зрения для ленинской брошюры характерно любопытное противоречие. С одной стороны, после начала войны он сам отметил, что в сравнении с предыдущими историческими эпохами во всей мировой системе капитализма и прежде всего в странах ядра почти во всех сферах общественной жизни усилилась роль государства. Именно в этот период усложнившегося бюрократического управления Ленин обрисовал возможность замены этой бюрократической системы собственным, самодеятельным, строящимся снизу вверх пролетарским аппаратом управления. С другой стороны, он с такой легкостью представил себе замену этого «чудовища», «государственного колосса» «государством рабочих», как будто для всего мира был характерен тот властный кризис, который потряс российский режим. Как мы уже отмечали ранее, Ленин в данном случае как бы поставил в скобки вскрытую им проблему неравномерного развития. Он слишком механически представлял себе замену старого государственного аппарата новым, что выясняется из его статьи «Удержат ли большевики государственную власть?», написанной незадолго до Октябрьского восстания. В этой статье уже не нашли отражения имманентные вопросы, поставленные в «Государстве и революции».

Отвлекаясь от упрощенного языка политической пропаганды, нужно сказать, что в свете «Государства и революции» теоретически проблематична сама идея статьи, поскольку в брошюре Ленин считал управление государством задачей всего населения, в то время как в упомянутой статье оно представлено прежде всего как политическая задача, конечно, в смысле конкретного захвата власти. Ленин ясно понимал, что его пресловутая «кухарка» не может немедленно включиться в управление государством (обычно эти слова Ленина не цитируются), но зато может начать готовиться к этому. «Мы не утописты, — писал Ленин, — мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. В этом мы согласны и с кадетами… Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством… в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники».

Он исходил из того, что если помещики могли управлять своим государством, а после революции 1905 г. «Россией управляли 130 000 помещиков», то «Россией, будто бы, не смогут управлять 240 000 членов партии большевиков, управлять в интересах бедных против богатых… Мало того, у нас есть “чудесное средство” сразу, одним ударом удесятерить наш государственный аппарат, средство, которым ни одно капиталистическое государство никогда не располагало и располагать не может. Это чудесное дело — привлечение трудящихся, привлечение бедноты к повседневной работе управления государством». [627]

5.1.2. Антиутопическая утопия?

Многие уже забыли, что книга «Государство и революция» родилась под знаком борьбы не только с «реальной политикой», но и с утопией. Более того, в кругу сподвижников Ленина было известно, что в 1915–1916 гг. он вел спор об абстрактном отрицании государства и демократии [628] и с некоторыми своими товарищами, в том числе и с Бухариным. [629] Еще осенью 1915 г. Бухарин задал Ленину интересный и важный вопрос: если революционеры стоят перед перспективой превращения буржуазно-демократической революции в социалистическую, то каким образом можно и можно ли будет прийти к провозглашению диктатуры пролетариата? [630] Позже, в конце 1916 — начале 1917 г. Бухарин обратился к Ленину с длинным письмом, в котором просил изложить принципиальное мнение о структуре будущей революции. Желая предотвратить обвинение в анархизме, Бухарин соглашается с двумя лозунгами, касающимися будущего революционного развития в России, с лозунгами «созыва Учредительного собрания» и создания «временного революционного правительства». Правда, в бухаринском отношении к политике была некоторая «искусственность», схематичность, как будто можно было заранее увидеть практическое действие тех «закономерностей», которые «выдумывались» за письменным столом. Таким был, например, вопрос о том, «кто будет созывать Учредительное собрание», как будто это была важнейшая проблема предреволюционного    времени. «По вопросу об Учредительном собрании, — писал Бухарин, — не совсем согласен, что подло умалчивать о том, [кто] (здесь и дальше в квадратных скобках выделено Бухариным — Т. К.) будет созывать Учредительное собрание…. Мы говорим: [Демократическая Республика]. Но демократическая республика предполагает свою собственную “конституцию”…». [631] Этот вопрос, отражавший кажущееся механическим мышление Бухарина, придерживавшегося строгого деления процесса на отдельные этапы, был выражением и частью его общего теоретического подхода. Бухарин видел всю проблематику русской революции лишь частным случаем, составным элементом, продолжением европейских процессов. Настоящая беда была не в том, за что Бухарина, отчасти исходя из замечаний Ленина, в течение десятилетий критиковали советские историки, а именно — что он якобы отрицал необходимость переходного периода между буржуазной и социалистической революцией. Такая позиция была скорее характерна для Троцкого и Парвуса. Бухарин как раз понимал эту проблему и, как мы видели выше, старался откликнуться на нее. Ход мысли Бухарина и в этом отношении указывал на наличие более общей теоретической и методологической проблемы. Русская революция воспринималась Бухариным как своего рода распространение революции европейской. [632] Даже роль многомиллионных масс крестьянства рассматривалась им как «элемент» западноевропейского влияния. Следовательно, в центре настоящего конфликта находился вопрос об автономности русской революции, что понимал и Бухарин, заметивший по этому поводу в своем письме: «Теперь один сугубо интересный вопрос, за решение которого вы меня будете ужасно ругать… А именно, речь идет о [социализме в России] (то есть о социалистической революции)». [633] Для политического и теоретического мышления, «теоретической практики» Ленина были характерны постоянные поиски связи между теорией и практикой. Такой подход был чужд Бухарину, которому практическая возможность и цель всегда являлись в теоретической форме. Почти классическим выражением этого и было цитированное нами письмо. В фокусе бухаринских рассуждений находится не конкретный анализ местных условий, а принципиальное распространение на Россию глобальных тенденций, в том числе представления о предполагаемой обреченности национальных государств (эта проблема является спорной и по прошествии 90 лет). Стоит подробнее процитировать эти строки бухаринского письма, написанного за несколько недель до февральской революции: «Почему мы всегда были против социалистической революции? Потому, что нет “объективных предпосылок”, аграрная страна, колоссальное число крестьян, раздробленное ремесло и производство вообще etc. [И это было вполне верно]. Но это, по-моему (я этого не утверждаю пока положительно, но постепенно иду к такому “анархизму”), [верно до тех пор, пока мы рассматриваем Россию как изолированное государство и хозяйство]. В революции 1905 г. не было особых надежд на [европейскую] революцию. Теперь совсем иная ситуация. Теперь — не сегодня, так завтра — у нас общеевропейский — если не мировой — пожар. Но социальная революция Запада [разбивает] национально-государственные границы. И мы ее [должны] поддержать в этом отношении. С какой стати нам удерживать резко отграниченную государственно “Россию”? Для чего это нужно? Наоборот, мы постараемся централизовать, спаять — во всех отношениях — всю Европу (как первый этап). А если это так, то зачем нам удерживать “локальные особенности” и оставлять буржуазию у власти, которая завтра (ибо либерализм = империализм) будет опаснее, чем гнилой царизм для Запада».