Сквозь тьму с О. Генри (ЛП)

Мы с Фрэнком отправились на ранчо Спайк-Эс — убить время до суда.

Владельцем ранчо был Джон Харлисс. Змеиный ручей и река Арканзас орошали 100 000 акров его пастбищ. Идеальное укрытие для всяческих бродяг и прочих скрывающихся от закона преступных элементов. Харлисс был гостеприимен.

С одной стороны его хозяйства массивной стеной с огромными чёрными башнями высились горы Конкорда, круто обрывающиеся в ручей. На другом берегу ручья, в обширных владениях Харлисса, невысокие холмы перемежались спокойными долинами.

Стоило только перебраться на гористую сторону Змеиного ручья, как можно было больше не опасаться преследователей: склоны гор покрывали заросли кизила, пекановых деревьев, шиповника и тополей, такие густые, что образовывали что-то вроде джунглей. Ни одному маршалу во всём штате не хватило бы духу направить туда свою лошадь.

Вот как раз туда, через Змеиный ручей и выше, в Конкорду, я и совершил свой последний бег наперегонки с законом — много лет спустя.

Я устроился здесь ковбоем, Фрэнк же отправился на Прайор Крик, в двадцати милях отсюда.

Загон для клеймения находился на опушке леса, на ближнем берегу ручья. Харлисс не особенно интересовался, кто владелец клеймившихся там бычков. Загон был надёжно укрыт от посторонних взглядов.

Как-то утром мы клеймили очередную партию. К нам подскакали пятеро каких-то ребят, кивнули Харлиссу и принялись срезать куски мяса с туши, висящей на дереве. Один из них подошёл ко мне.

— Да ты, никак, не узнаёшь меня? Это ж ты вкалывал на ранчо Ленивого Зеда, у моего отца, ска’шь нет?

Он знал о выстрелах в Лас Крусес. Знал об убийстве моего брата. Знал, что револьвер я выхватываю быстро, а язык держу за зубами. Он рассказал мне об успешном нападении на поезд железнодорожной компании Санта-Фе.

— На ранчо много не заработаешь, — заключил он. — Думаю, скоро ты присоединишься к нам.

Он оказался самым настоящим пророком. Всего месяцем позже Джон Харлисс сидел на крылечке своего дома. Я стоял у двери. К нам подъехал сосед-фермер. Значит, что-то стряслось. Он всегда появлялся только тогда, когда были какие-нибудь новости. Никто в мире не любит сплетничать больше, чем эти мелкие фермеры, рассыпанные по великой равнине. Распространение новостей возвышает их в собственных глазах.

Джон Харлисс, белобрысый гигант, башней возвышался над вертлявым фермеришкой.

— Чё, ещё не слыхали, а? — Тут ему на глаза попался я, и он закончил заговорщицким шёпотом: — Парней, что убили Дженнингсова брата, оправдали.

Хьюстон и Лав на свободе!

Ну вот, то, чего я с таким опасением и надеждой ждал целых шесть месяцев, стало для меня настоящим потрясением. Холодная, яростная решимость обуяла меня. Понятно, что теперь я должен с трезвым расчётом совершить то, что должен был сделать в порыве безрассудства.

Не кровожадность, а жажда справедливой мести — вот что подстёгивало мою ярость на протяжении всей семидесятипятимильной скачки к отцовскому дому.

Топот копыт, прогрохотавших у его порога, разбудил отца. Завидев меня, он застыл, как изваяние.

— Ну что, ваша честь? — Я протянул ему руку. Он не принял её.

— Что ты наделал? — Я никогда не видел у него таких холодных, враждебных глаз. — Что это всё значит?

Он порылся в кармане и, вытащив из него листовку, протянул её мне.

В ней было написано: «За ограбление экспресса Санта-Фе разыскивается Эл Дженнингс». За мою голову была назначена награда.

Я непонимающе уставился в листовку. Конечно, работа Хьюстона и Лава! Им надо было убрать меня с дороги. Чтобы спасти свои вонючие шкуры, они прибегли к трусливому, подлому трюку.

— Да я здесь совсем ни при чём! — неистово закричал я. — Чёрт, какая жалость, что я… — Бешенство душило меня. — Чёрт меня подери, если я имею к этому какое-то отношение! Дьяволом клянусь, они за это поплатятся!

— Если ты здесь ни при чём, то сдайся властям и докажи, что ты чист! Это и будет достойный способ заставить их платить.

Как это часто бывало у моего отца, он перешёл от приказаний к просьбам, и лицо его приняло умоляющее выражение.

— Ты хочешь навлечь позор на наше имя?

— Да будь оно проклято, а вместе с ним все законы и всё, что с ними связано! Ненавижу!

— Если ты не явишься и не докажешь свою невиновность, я больше знать тебя не хочу.

— Я не могу доказать свою невиновность, — ответил я. — Ранчо Харлисса — приют для тех, кто вне закона. Не могу же я попросить у них засвидетельствовать моё алиби! А самого Харлисса там в это время не было. Если сдамся, то меня повяжут и всё.

— Так ты виновен?

Ни в мои безрассудные ранние годы, ни в безумии горя и жажды мести после убийства брата я не чувствовал такого яростного порыва к насилию, подавившего во мне всякую осмотрительность. Если родной отец мне не верит, чего ожидать от недругов?!

Я убрался из отчего дома, подстёгиваемый отчаянной, неутихающей яростью. Меня пожирало желание совершить что-то такое, что раз и навсегда перенесло бы меня за грань дозволенного.

Я переночевал в поле и на следующее утро уже скакал по направлению к Арбеке. Накануне я ничего не ел. Западнее Форта Смит, на дороге через лес, где проходил старинный тракт, я наткнулся на маленькую придорожную лавку. Все товары, которыми там торговали, я мог бы унести в поле своего плаща.

Я набросил поводья на шест у коновязи. Возле неё стояла скамья, на которой устроились пятеро мужчин. Их лошади устали и отдыхали. Бог его знает, кто были эти пятеро — то ли блюстители закона, то ли конокрады — разве по их рожам определишь. Я склонялся к мысли, что, скорее всего, второе.

Я купил немного сыру и крекеров. Когда я вновь появился на крыльце, моей лошади и след простыл.

— Где моя лошадь? — взревел я, клокоча от ярости.

— Убежала, — ответил один из парней.

— Ах убежала! — рявкнул я. — Кто-то из вас, ребята, приложил лапу к её побегу!

Ярдах в двухстах, на прогалине, я увидел беглянку — она мирно щипала травку. Я бросился к ней, вскочил в седло и пришпорил её в галоп. И тут вдруг мимо уха взвизгнула пуля, потом раздался залп; в следующее мгновение лошадь качнулась вбок и грохнулась оземь, придавив мне ногу своей тяжестью.

Они таки были ищейками — устроили мне засаду. Пятеро на одного — и всё же не отважились напасть на меня на крыльце. К тому же начали стрелять, даже не потребовав сдаться. Лучше ведь заполучить подозреваемого в ограблении поезда мёртвым, чем живым, а виновен он или нет — какая разница. Главное — награду получить.

Я выполз из-под лошади и принялся палить, как сумасшедший. Двое из них упали. Я спрятался за деревом, перезарядил револьвер, а потом направился к крыльцу, стреляя на ходу. Ещё двое метнулись в лес.

Как раз когда я добрался до крыльца, пятый из тёплой компании свалился в кусты. Я вбежал внутрь лавки, схватил топор и разнёс всю хибару в щепки. Лавочник выполз из-за пустой бочки из-под сидра. Мне было наплевать, где я и что делаю, я был вне себя — до того меня разозлило это коварное нападение исподтишка. Я швырнул какой-то обломок лавочнику вслед, когда тот ползком спасался через заднюю дверь лавки.

Касса была открыта, в ней оказалось 27 с половиной долларов. Я выгреб их. Деньги мне не были нужны, но сама мысль о том, что я кого-то ограбил, доставила удовольствие. Я совершил этот шаг вполне сознательно: выбор сделан, теперь я уж точно преступник, один из изгоев. Впервые после смерти Эда на меня снизошёл покой. Я знал, что теперь мой удел до конца времён — банда головорезов.

Я взобрался на большую серую лошадь, которая во время всей этой заварухи невозмутимо паслась поблизости, и отправился назад, на ранчо Харлисса. Почувствовал, что нога скользит в сапоге, и глянул вниз.

Сапог был полон крови. Одна из пуль прошила мне мышцу над щиколоткой. Я выковырял её при помощи перочинного ножа, а в дырку напихал скомканной травы.

Добравшись до ранчо, я не стал останавливаться у дома, а прямиком направился к лесу. Приблизившись, я вдруг почувствовал укол страха: время было за полночь, а у них всё ещё горел огонь. Один из парней привстал и внимательно посмотрел на меня.