Сквозь тьму с О. Генри (ЛП)

Всё, что было во мне доброго, мягкого и человечного, вырвалось плачем и криком из моей глотки и умерло в тот чёрный час, когда я сидел над телом своего брата Эда, положив его голову себе на колени, в то время как мои руки и одежда пропитывались его кровью. Смерть прокралась в мою душу, разрушая и губя её — а это куда хуже, чем гибель бренного тела моего брата.

Никто не проронил ни слова, никто не протянул мне руки. Наконец, надо мной склонился врач:

— Эл, дай-ка мне… посторонись…

При этих словах салун вдруг наполнился жужжанием голосов. Все сгрудились вокруг, и на меня, как неостановимый камнепад, обрушился поток их слов:

— Он был вон там — играл в питч, [5] — начинал один, а за ним подхватывали новые и новые рассказчики:

— А они набросились сзади…

— Подкрались к нему…

— Продолжали пинать его, даже когда он уже лежал…

— Набросились на Джона…

— Койоты проклятые…

А потом они принялись наперебой рассказывать всё с начала, снова и снова.

Салун, представлявший собой одновременно бар и игорный дом, ютился в двухкомнатной деревянной хибаре. Обычное заведение на Среднем Западе четверть века назад. Эд играл в питч за одним из боковых столов в игорной комнате. В одном углу этой комнаты наяривал городской бэнд, в другом играли в кости.

Темпл Хьюстон и Джек Лав вошли через заднюю дверь, миновали музыкантов и разделились: Хьюстон пошёл к Эду, Лав незаметно зашёл Эду за спину. Оба они были вдрызг пьяны.

— Ну что, извиняться будешь? — невнятно промычал Хьюстон. Эд повернулся и в упор посмотрел на него. Лав стоял у моего брата за спиной.

— Пойди проспись, а как только протрезвеешь, возвращайся. Вот тогда и поговорим об извинениях.

— Как раз то, что мне и хотелось услышать, — ответил Хьюстон, делая поспешный шаг в сторону. В тот же самый момент Лав уткнул свой сорок пятый Эду в затылок и разрядил его. Когда он опустил револьвер, подоспел Хьюстон и всадил в голову моего брата ещё пару пуль.

При первых же звуках выстрелов игроки опрокинули столы и попрятались за ними. Парни из бара ринулись на улицу. Там стоял Джон.

Он рванулся внутрь и увидел, как падает Эд. На полпути, посередине бара Хьюстон и Лав встретили его настоящим залпом. И прежде чем кто-нибудь опомнился, убийц и след простыл.

Эда принесли домой. Джон тоже умирал. Отец сидел с ними и не смыкал глаз. Я не мог заставить себя войти в дом, отправился в сарай и ждал. Чувствовал себя вторым Каином.

Про себя я уже всё решил. Я знал, что виной всему мой неукротимый характер, хотя само убийство было, конечно, делом рук Лава, он и Хьюстона подбил. Они застрелили моего брата из-за спины, как подлые трусы.

Ещё не рассвело, когда новость, словно пожар, прокатилась по округу. Вудворд затаил дыхание и ожидал ответного залпа.

Хьюстон и Лав, конечно, должны были вернуться. Они ожидали, что я буду мстить.

Муки совести прошедшей ночи, как свернувшаяся клубком змея, изготовившаяся к броску, готовы были вылиться в кровавую месть.

В ночном небе забрезжили мутные, злые сумерки. Отец пришёл к сараю. Он был подтянут и собран, в нём чувствовалась непреклонность и решимость, но при этом он был бледен, словно мертвец.

— Пошли в дом, — хрипло выдавил он. — Иди сюда. — Он провёл меня в ту комнату, где метался в бреду Джон.

— Это раз, — ткнул отец пальцем.

И больше не проронив ни слова, двинулся в другую комнату, где на столе лежал Эд.

Глубоко запавшие глаза отца горели, он сверлил меня яростным взглядом.

— А это два, — сказал он. — И что ты теперь собираешься учинить? Совсем покончить с нами?

Меня словно плетью по лицу огрели. Я съёжился, как побитая собака.

Мы оба стояли безмолвно и только дыхание с трудом вырывалось из груди. Я видел, как дрожали у отца руки. Я не мог заставить себя взглянуть в его лицо, полное горестной укоризны.

Что он хотел этим сказать? Неужели думал, что я это так и оставлю, в то время как весь Вудворд ждал ответного удара?

Он отлично знал нравы, царящие в этом городке, затерянном в прерии. Расчёты здесь производились быстро и результатом их, как правило, была смерть. Население состояло в основном из бывших беглых преступников и старых, битых жизнью ковбоев, а они к Закону особого уважения не испытывали.

Заправлявшие здесь всем маршалы, [6] на словах оплот закона, сами были отъявленными мерзавцами. Большинство из них в прошлом промышляли либо шулерством, либо угоном чужого скота.

Изгои общества добывали себе средства к существованию при помощи шестизарядника, маршалы же — с помощью бутылки виски.

Я сам не раз наблюдал, как маршалы незаметно подкидывали бутылку в фургоны, пересекающие просторы прерий; потом накидывались на ни о чём не подозревающих переселенцев, переворачивали повозку сверху донизу, находили бутылку; свои жертвы они привязывали к деревьям, а грязный трюк повторяли до тех пор, пока не набиралось с десяток пленных. После этого несчастных гнали в Форт-Смит, [7] фабриковали фальшивые доказательства, вымогали деньги, а затем хладнокровно засаживали ни в чём не повинных людей на четыре-пять лет якобы за попытку провезти виски на Индейскую территорию. Каторжная тюрьма в Огайо, куда я в конце концов угодил, была полна жертв подобных из пальца высосанных дел.

Маршалы огребали по две тысячи долларов за «дело». Ковбои, по стечению обстоятельств иногда становившиеся людьми вне закона, были просто чистые ангелы по сравнению с этими подонками. Так что на справедливость этих «блюстителей порядка» рассчитывать не приходилось.

Я всё это знал. Прикончить того, кто подло выстрелил в спину — на Среднем Западе не убийство, а дело чести.

Но мне не чести хотелось. Я жаждал отмщения. Эд и я были вместе 12 лет, в моей душе он занял место Стентона и Цыпы. Но он значил для меня куда больше, чем те двое. Широкая натура, ясный ум, благороднейший человек из всех, когда-либо живших — и вот он лежит здесь, с головой, развороченной пулями убийц.

— Слушай, что я тебе скажу! — Голос отца пробился сквозь стену боли и заставил меня вздрогнуть. — Слушай меня. Довольно убийств. Хватит горя. Твой брат заплатил высокую цену мести. Джона, возможно, постигнет та же участь. Чем это кончится? Тем, что весь Вудворд захлебнётся в крови?

Он продолжал как в лихорадке:

— Ты не станешь мстить. Я здесь судья. Меня назначили на этот пост, когда образовывали этот округ. Я призван соблюдать закон. Если мой собственный сын не хочет поддержать меня, чего тогда ждать от других?

Он резко остановился. Его бледное, без кровинки, лицо сморщилось, как от боли.

— Эл, обещай мне, что ничего не станешь предпринимать до тех пор, пока не приедет Фрэнк.

И вот из Денвера приехал Фрэнк. Он принял сторону отца.

— Они обязаны предстать перед судом, — сказал Фрэнк. — Так хочет отец. Я не пойду на убийство.

Фрэнк всегда был таким — импульсивным, мягкосердечным, щедрым и нерешительным до той поры, пока не ввязывался во что-либо с головой. Но после этого он шёл вперёд непреклонно и безжалостно, как сам владыка преисподней. Что же до меня, то в моём сердце не было ничего, кроме смертельной ненависти ко всем этим убийцам. Я дал лишь одно обещание — что буду ждать до окончания суда. И если закон даст осечку, тогда я возьму его в собственные руки.

Но мы не могли больше оставаться в Вудворде. Даже наш старик этого не выдержал. Он забрал Джона и уехал в Текумзе, где его почти тотчас же назначили судьёй. Мы с Фрэнком пошли к шерифу, Тобу Олдену, и сказали ему, что будем ждать. Он был явно разочарован.

— Ничего, ребята, вы ещё зададите им жару, только позже, — сказал он. — Когда вы решите взять их за глотки, дом Тоба Олдена — ваш дом.

Глава VI

Почти каждое ранчо в прериях давало приют многочисленным изгоям. От ковбоя до разбойника с большой дороги только маленький шажок.