За каждую пядь земли...

В тот момент очень важно было командирам и бойцам [227] осознать эту истину, ибо это укрепляло их веру в свои силы. А чтобы поддержать высокий моральный настрой личного состава, я, может, чуть раньше, чем следовало, сообщил собравшимся, что по решению командования корпуса в их дивизию направляется долгожданное подкрепление — танковый батальон, на вооружении которого состоят в основном КВ и Т-34.

Эта новость вызвала бурную радость. И людей нетрудно было понять — ведь здесь собрались танкисты и каждый мечтал пересесть на боевые машины, да еще такие, как наши мощные тяжелые и средние танки. Ребята истосковались уже по родной технике.

Затем выступил батальонный комиссар Моисей Николаевич Тарадай. До сих пор не могу забыть его горячей, проникновенной речи. Это был (он и поныне жив, почти всю войну занимал должности начальника политотдела ряда соединений) талантливый политработник, пламенный пропагандист и агитатор. В конце выступления он призвал всех политработников, парторгов, комсоргов, агитаторов и пропагандистов показать в предстоящем бою образцы стойкости и мужества. А обстоятельства сложились так, что самому начальнику политотдела дивизии довелось в числе первых проявить беззаветную храбрость, воинскую смекалку, мужество и самообладание. Но об этом я расскажу чуть позднее.

Когда все разошлись по местам, чтобы провести беседы в подразделениях, помочь командирам в подготовке к бою, который — все это знали — будет на редкость ожесточенным, мы с Тарадаем и старшим политруком Черным пошли к Владимиру Михайловичу Горелову.

Я не только глубоко уважал этого замечательного командира за его высокую культуру, обширные военные знания (он с отличием окончил накануне войны Военную академию имени М. В. Фрунзе), но и любил как человека за веселый нрав, за простое, доброе отношение к людям, одинаково уважительное и к начальникам, и к подчиненным. Он стал крупным военачальником, войну закончил командиром танкового соединения, полковником. В 1944 году был удостоен высокого звания Героя Советского Союза...

В тот день Владимир Михайлович был озабочен одним: сумеют ли прибывшие на усиление полка специально подготовленные истребители танков устоять перед натиском фашистских бронетанковых подразделений. Народ они [228] еще мало обстрелянный, а стоять будут в центре боевого порядка, на самом главном танкоопасном направлении. Не одни, конечно, а рядом с двумя артиллерийскими (пушечной и гаубичной) батареями. И все же...

Но как показала жизнь, опасения командира танкового полка были напрасны. Истребители сражались стойко, не щадя себя, и полностью оправдали возлагавшиеся на них надежды.

Капитан Горелов подробно доложил мне свой план предстоящего боя и заверил, что воины-танкисты, артиллеристы и истребители 80-го танкового полка не пропустят врага на своем участке обороны. Я уехал, а Тарадай, Новожилов и Утюжников остались в полку, чтобы вместе с его командованием принять участие в бою. О том, как прошел этот бой, нас с комкором подробно проинформировали и мои подчиненные, и Горелов.

Итак, психическая атака.

Передний край полков проходил по выгодной для обороняющихся холмистой местности, поросшей высокой травой и кое-где низкорослым кустарником. Справа он упирался в синие, затянутые маревом перелески. За ними виднелись отдельные строения, а еще дальше — окраинные дома Червоноармейска. Вскоре наблюдатели из батальонов доложили: за первыми цепями немецких автоматчиков и танков появились еще танки и мотопехота на бронетранспортерах.

Танки, окутанные густой бурой пылью, приближались медленно, осторожно. По ним сразу открыла огонь приданная корпусу артиллерия, но основное внимание танкистов 80-го полка было пока сосредоточено на атакующих цепях первого эшелона врага, в составе которых находилось не менее двух батальонов пехоты и двадцать танков.

Горелов, Тарадай, Черный внимательно следили за полем боя — до противника оставалось немногим более пятисот метров.

— Я готов, товарищ командир полка, — доложил капитан В. Тимошкин, командир поддерживающего гаубичного дивизиона.

— Что ж, дорогой, давай! Дай им, гадам, жару! — ответил Горелов.

Гаубичный дивизион ударил дружно, залпом, потом перешел на беглый. Жирные султаны пламени вперемешку с землей высоко поднялись между вражескими боевыми [229] машинами. Вслед за гаубичными батареями огонь внакладку повели минометные подразделения. Низкие разрывы мин накрыли пехоту, притаившуюся за броней. Гитлеровцы бежали так плотно, что каждый разрыв как бы пробивал брешь в их темной массе. Разрыв — брешь. Разрыв — брешь. На это даже смотреть было жутко...

Пушечные и гаубичные батареи, стоявшие на открытых позициях, какое-то время не выдавали себя. Но когда танки подошли к рубежу, который соответствовал дальности прямого выстрела, резко захлопали дивизионки. И в тот же миг над передним краем 80-го полка появились «юнкерсы» с «мессершмиттами». Ободренные поддержкой с воздуха, немецкие танкисты рванулись вперед. Но огонь наших артбатарей не смолк. Напротив, с дальности 300–400 метров прямой наводкой по танкам ударила батарея 122-миллиметровых гаубиц.

Одни танки горели, другие вертелись юлой на одном месте, третьи, потеряв подвижность, вели огонь из пулеметов. В стереотрубу хорошо были видны результаты действия нашей артиллерии. Вот уже подбито и подожжено пять... семь... десять танков. А до переднего края нашей обороны — рукой подать. Автоматчики врага, лихо бежавшие к позиции гореловского полка, не выдержали. Их стройные цепи сломались, рассеялись. Поле покрылось серыми бугорками трупов — этим уже ничего не было нужно. Остальные залегли. Счастливчики спасались в воронках, а те, кому не повезло, изо всех сил работали лопатой, пытаясь как можно скорее зарыться в землю. События продолжали развиваться.

За первой цепью из пыли и дыма появилась вторая. Но и она не в силах была преодолеть заградительный огонь артиллерии, минометов, пулеметов. Однако нужно отдать должное и врагу: огонь со стороны залегших цепей был очень сильный. Гитлеровцы умели биться до конца. Но и это не помогло им.

На опушке подлеска ждали команды капитана Горелова 10 танков — все, чем располагал полк, и рота стрелков-танкистов под командованием старшего лейтенанта Леонида Иванищева. Политруком в ней был любимец полка Владимир Петренко.

Артиллеристы прямой наводки делали свое дело старательно, без суеты и предельно точно. Фашистские летчики прекратили бомбежку, боясь поразить свои войска. Тут-то и началось раздолье для противотанкистов. Расчет [230] сержанта Родиона Квасова, к примеру, из своей 122-миллиметровой гаубицы добивал третий в этом бою танк. Расчет старшего сержанта И. Понтелеева поджег две боевые машины противника.

И все-таки около десятка вражеских танков прорвались через передний край полка. Но недалеко. Их встретили истребители. Метко брошенные бутылки с горючей смесью подожгли один, потом другой. Взрыв от угодившей под гусеницы связки гранат пригвоздил к месту третью машину.

Вновь поднялись в атаку немецкие автоматчики. До них оставалось 50... 30... 20 метров. Из окопов полетели гранаты. Но уцелевшие гитлеровцы упрямо приближались к нашим окопам. Увидев это, капитан И. Журин поднял свой батальон в штыковую. В тот же момент Иванищев и Петренко получили команду командира полка: «Вперед!» А Горелов повел в контратаку танки. КВ и тридцатьчетверки с ходу открыли огонь по бортам тех вражеских машин, которые, маневрируя перед передним краем обороны полка, поддерживали огнем свои прорвавшиеся за линию траншей танки. Гитлеровские танкисты заметались по полю и начали уклоняться от лобовой схватки.

Бросились врассыпную автоматчики. Их давили наши и немецкие танки и бронемашины. Иванищев и Петренко лично подбили, а затем подожгли бутылками с горючей смесью вражеский средний танк, расстреляли его экипаж.

Внимательно наблюдал за полем боя комдив Широбоков. К нему на НП приехали и мы с комкором Фекленко: здесь наметилось главное направление вражеских атак.