Мгновение - вечность

Небо над Громославкой сияло спокойствием. Как будто волшебная метла прошла по страшному месту, очистив и обезопасив его... Лихорадка, терзавшая Раздаева, унялась, силы, прилившие с удачей, передались быстрой, по месту, по танкам, стиснутым балками, атаке...

Мучительно стыдно было сознавать Федору Тарасовичу на земле, какую великую службу сослужили им, штурмовикам, "ЯКи", ворвавшись в зону опасной Громославки за три-четыре минуты до прихода "ИЛов", связали боем немецких истребителей, это они увели, оттянули шакалов в сторону... Не расчет - случайность. Но возглавлял тех "ЯКов" Михаил Баранов, и он тут же обратил неразбериху себе на пользу: следующий вылет Михаил построил по стихийно возникшему образцу намеренно упредил появление "ИЛ-2" над целью, расчистил для них воздушный плацдарм, как над Громославкой, создал "горбатым" условия для работы. Умение схватывать и творить на ходу у молодого Баранова, как говорится, в крови, это его и выделяет...

А что мог вынести на общий сбор он, Раздаев? Призыв к инициативе? Такие летчики, как Баранов, призывов не ожидают... "Бочки" крутят, черти полосатые!" - вспомнил он сверкнувшую над полем "спарку" Гранищева... Не застегнутый в спешке шлемофон, отказавшую в полете рацию?

Или публично раздеть себя, признавшись, что по сей день не знает, кто же несет ответственность за действия комбинированной группы - истребитель или штурмовик? Жизнь сильна обычаем.

Не все, что повторяется и получает распространение, входит в обычай: укореняются в жизни начала, для которых есть предпосылки, почва в сокровенных чаяниях и наклонностях человека. Обсуждения, подобные начатому, Раздаев устраивал и до войны: "Большой хурал", называли они такие сборища, летно-тактические конференции под конец сезонных учений, многолюдные, всегда для устроителя хлопотные, с необходимостью принять, разместить, накормить... предусмотреть все - от мелка и указки для инспектора до партийности выводов в развернутой резолюции и выдержанности программы заключительного концерта; эту-то сторону дела Федор Тарасович проводил без сучка без задоринки. Жизнь военного, как выяснилось, не только профессия, но и многое-многое другое, чему ни в пехотном училище, ни в летной школе не обучали и что приходится постигать самому... Как в тридцать седьмом, в Сарабузе, когда комэска капитан Раздаев стал врио, а вскоре и утвержденным командиром авиабригады. Усердием по службе, обходительностью с начальством и непреклонностью в отношениях с подчиненными покрывал Федор Тарасович то, чего недобирал в воздухе как летчик, как командир.

Но "Большой хурал" в прифронтовом поселке, подготовленный с помощью штаба и политотдела за несколько часов, напоминая обычай мирных дней, содержал в себе нечто такое, с чем Раздаев прежде не сталкивался. Чего он не знал и не умел. Докладчик же, Егошин, следует признать, при этом не пасует. И тогда, в лихорадке сборов "Группы No 5", терпеливо сносил его, Раздаева, вибрацию, и сейчас показывает хватку. Осуждая "мессеробоязнь", на Рябошапку, упрямец, не сослался. Выбрал для примера бой, проведенный сержантом Гранищевым, разобрал его по косточкам, да так, что летчики-штурмовики, сидящие в зале, поняли, какие возможности обнаруживает их верный "ИЛ", когда им управляют хладнокровие и расчет. Федор Тарасович простил ему Рябошапку...

Смертельная опасность, нависшая над городом и миром, волжский, последний в этой войне рубеж, подсказывали инициатору конференции генералу Хрюкину обращение к первородным достоинствам подобных сборов, присущим им от века, - к их артельному корню, артельному началу: один горюет, а артель воюет, артель сходкой крепка. Ставка делалась на то, что по ходу обсуждений пробудится инициатива, выявит себя и утвердится коллективный разум... Да, не впервые сыгран сбор, случалось, случалось взывать к уму и сердцу летного состава, взывать и сплачивать, взывать и направлять, - но с такой безоглядностью, с такой полнотой решимости, как сейчас, и Хрюкин этого не делал. Историк-хронист занес в тетрадь: "Трудно выразить словами чувство Сталинграда, живущее в сердцах его защитников. Если земля, по образному суждению древних, глазное яблоко, то Сталинград сегодня - его зрачок, в котором отражается судьба планеты, охваченной пожаром мировой войны". Настаивая на конференции, Хрюкин исходил не из опыта - из веры в избранный путь и в тех, кто соберется, чтобы наполнить старые мехи молодым вином ("Результаты конференции доложить незамедлительно!"), Федор же Тарасович тревожился больше о том, как бы при этом власть не выпала из его рук. "Я, как большевик, властью делиться ни с кем не намерен... Правильно, Борис Арсентьевич?" - спрашивал он командира истребительной дивизии полковника Сиднева, очень, очень - больше чем на себя на него рассчитывая. "Я в двадцатые годы по народным судам ходил, - отвечал Сиднев. - Наблюдал сражения умов, состязания уездных наших Плевако... Зрелище! Лучше всякого театра. Аудитория, страсти, жажда истины, правды, - и вот она, является, как будто твоя, как будто ты сам ее выстрадал, и потому готов за нее в огонь и воду... Келейно этого не получишь, я за конференцию. Проводить, и как можно скорее..." - "Но вожжей из рук не выпускать?" - "Была бы голова, найдется и булава!"

Раздаеву передали две записки.

Первая гласила: "Немцы взяли Воропоново. НБЗ сержант Иванов С. И. и сержант Бяков В. Н.".

Во второй штаб извещал полковника, что старший лейтенант Баранов и лейтенант Амет-хан Султан по личному распоряжению командующего выделены для сопровождения двух экипажей "ПЕ-2" из полка Полбина, выполняющих особо важное задание... Вот так. Ни Сиднева, ни Баранова.

...Немецкий летчик действует уверенно только там, - говорил майор Егошин, подходя к окончательным выводам, - где он опирается на численное превосходство, и тогда, когда фактор внезапности на его стороне...

Сидя вполоборота к трибуне, полковник угрюмо поглядывал на членов президиума, на список записавшихся в прения, - гадал, на кого бы ему опереться, с кем вместе расхлебывать кашу...