Тим Бёртон. Интервью: Беседы с Марком Солсбери

Лисси показала мне оригиналы его рукописей — поразительное ощущение! Он все писал от руки и еще в меньшей степени придерживался политкорректности, чем в окончательном варианте книги. В черновиках у него чего только не было! Например, еще пятеро детей, одного из которых звали Герпес.

Когда работа над фильмом едва доходит до середины, дело порой движется медленно, поэтому на эмоциональном уровне очень важно получить подтверждение того, что тебе уже известно: Даль был весьма эксцентричной, чрезвычайно интересной, творческой личностью — потому-то и истории его так нравятся. Он был таким же, как его книги, и именно поэтому они столь увлекательны. И ты видишь, насколько велика сила писательского слова, если оно идет от сердца.

Идея о том, чтобы Бёртон передал на экране мир Даля, вылилась в словно заключенный на небесах творческий союз двух уникальных творцов со схожим — мрачным и даже несколько зловещим — взглядом на детей. Хелена Бонэм Картер вспоминает, как с удивлением обнаружила много общего между этими двумя людьми, когда смотрела документальный фильм о Роальде Дале. «Многое из того, что говорил Даль, можно было бы вложить в уста Тима, я что-то похожее он действительно говорил мне. Их обоих отличает недостаток политкорректности и очень мрачный юмор. Даль высказал также близкую Тиму мысль, что дети — маленькие дикари. Мне кажется, что Тима лучше всего понимают именно дети и те взрослые, в которых сидит повзрослевший ребенок».

Дело даже не столько в отсутствии политкорректности, сколько в тяге детей ко всему пугающему и опасному. Именно подобные вещи нередко сопровождают ребенка в процессе его роста и развития, пробуждают творческий потенциал. Есть замечательные дети, но все мы ходим в школу и знаем, что дети могут быть куда более жестоки к своим сверстникам, чем взрослые. Вот почему мне представляется, что Даль изобразил их верно. Я точно не знаю, как он относился к детям, да, в сущности, и не важно, любил он их или нет, но, несомненно, ему удалось передать их психологию. И уж конечно, он не говорил с ними свысока, умел найти точки соприкосновения. Именно поэтому детям нравится эта книга, ставшая классическим произведением: писатель говорит их языком и находит у них отклик.

Как и при работе над всеми предыдущими фильмами, Бёртон нашел в книге Даля несколько важных для себя личных моментов.

По тематике книга не столь уж далека от того, что я обнаружил в Бэтмене, Эдварде Руки-ножницы или Эде Вуде. Везде речь идет о личности, не вписывающейся в общество, отчасти антисоциальной, утратившей связи с окружающими, живущей беззаботно, но при этом мучимой проблемами, коренящимися в семейной истории,— все это можно сказать и о Вонке. Налицо также боязнь, пусть и не вполне ощутимая, вступать в контакты и иметь дело с другими людьми.

Что привлекло меня в характере Чарли, так это его незаметность: в школе такие дети неразличимы на общем фоне, их потом не всегда и вспомнишь. В Чарли нет жеманства, а есть открытость и простота, которые мне импонируют. Таким образом, он несет в себе позитивное начало, Вилли же олицетворяет более сложную и, возможно, более тонкую часть человеческой натуры...

Соблазнительно усмотреть некую связь между кондитером Вилли Вонкой и режиссером Бёртоном. Первый дает волю фантазии, создавая на своей фабрике продуманные в мельчайших деталях кондитерские миры, Бёртон же конструирует богатые интереснейшими подробностями фантастические миры в своих фильмах.

Да, и иногда, на первый взгляд, совершенно бессмысленные и абстрактные. Конечно, за прошедшие годы меня не раз обвиняли в том, что я занимаюсь всякими глупостями, не имея никаких ясных целей. Это мне хорошо знакомо...

Вилли Вонке также присущи какой-то детский энтузиазм и ощущение, что он так и не стал взрослым, и это роднит его с Эдом Вудом.

Пожалуй, верно: Вилли представляется мне своего рода Гражданином Кейном или Говардом Хьюзом [135] кондитерского мира — человеком блестящих способностей, пережившим тяжелую психическую травму, ушедшим в себя и живущим теперь в своем собственном мире. Наверно, такое случается со многими творческими личностями. Они сохраняют энтузиазм независимо от того, поддерживает их кто-то или нет.

Работая над сценарием по книге Даля, Джон Огаст дал психологическое обоснование эксцентрических поступков Вонки, истоки которых — в его сложных отношениях с отцом, по бёртоновской версии — дантистом, сыгранным Кристофером Ли.

Мы добавили один момент, который отсутствовал в книге, — прошлое героя. Что ж, родители всегда играют важную роль, возразить тут нечего. Все мы в какой-то мере результат родительского и общественного воспитания, которое и придает нам определенную форму, способствует нашему становлению, влияет на нас, особенно если это воздействие травмирует. Наверно, именно поэтому люди порой так боятся стать родителями, думая: «Не причиню ли я невольно своему ребенку душевную травму?»

Понятно, что у Вонки должен быть непростой характер, и поэтому мы стремились добавить ему побольше контекста. В книге ничего подобного нет, ведь это сказка... Но когда ты снимаешь фильм сейчас, какие-то подробности необходимы: если ты их не почувствуешь и не покажешь, Вонка предстанет просто чудаком, не более. Недостаточно изобразить смешного эксцентричного человека с галстуком-бабочкой. Будь ты режиссером или актером, в любом случае надо стремиться найти ключик к этому персонажу, дать ему психологическое обоснование.

По-видимому, у него было задержанное развитие. Помню, как говорил об этом с Джоном: ему всегда удавалось подобрать какие-то детали, чтобы придать персонажу личностные качества. Мы хотели придумать для Вонки краткую биографию, объясняющую особенности его психологии, в частности, мы говорили с Джоном о пластинках для зубов и об отце Вонки — стоматологе.

Я перепробовал множество всевозможных ортодонтических пластин. То был совершенно уникальный и весьма болезненный опыт: одна из скоб была так велика, что охватывала голову. Помню, когда они сжимались, ощущение возникало такое, словно в череп тебе вкручивают винты. И эта пульсирующая, похожая на головную, боль во рту. Такая уродливая штуковина на голове очень символична: ты сразу начинаешь ощущать себя аутсайдером, не можешь иметь друзей и вообще толком общаться с окружающими, — словом, все бьет в одну точку. Эта скоба действительно олицетворяла невозможность контакта не только с людьми, но даже с собственной постелью. Помню, как пытался лечь на кровать с этой огромной штукой на голове и не мог даже коснуться матраца, хотя очень этого хотел, — завис в трех дюймах над ним, пронзенный болью. Так что мне понятно, какие травматические ощущения можно испытать при этом, да и всякий визит к дантисту мучителен. А если добавить еще и родителей, получится весьма опасное сочетание...

Джонни Депп был единственной кандидатурой, предложенной Бёртоном на роль Вонки, — фильм стал их четвертой совместной работой. Когда снимались «Эдвард Руки-ножницы» и «Сонная Лощина», Бёртону, чтобы отстоять его, приходилось буквально сражаться с руководителями студии. На этот раз Депп, благодаря своей номинации на «Оскар» за «Пиратов Карибского моря», был идеальным выбором для всех.

Ни о ком другом я и не думал, да и нужды в этом не было — впервые никто на студии не препятствовал мне пригласить сниматься Джонни. Насколько я помню, Алан Хорн, президент «Уорнер бразерс», даже сам его предложил. Обычно возникает масса сложностей, несмотря на то, что все знают его как талантливого актера и все такое прочее. Но в этот раз согласие было единодушным, и мне не пришлось бороться за Джонни.

Я часто о нем вспоминаю, потому что он всегда предлагает разные варианты трактовки своей роли — именно такой актер мне и нужен. И он на это вполне способен, хотя риск здесь неминуем: никогда не знаешь заранее, что выйдет, а что нет. Но я люблю так работать, меня волнует сам процесс. Не думаю, что Джонни, будучи актером, хочет знать заранее: «Сейчас я собираюсь сделать то или это». Он прежде всего замечательный характерный артист.