Гагарин. Человек и легенда

«Дым и огонь», исходившие из задней части загадочного самолета, явно указывали на присутствие дожигателя, запущенного на полную мощность. Су-11 снабжались таким дожигателем (форсажной камерой) — новым техническим решением, специальным нагнетателем, внутри которого отработанные газы реактивного двигателя вновь воспламенялись, чтобы придать машине дополнительную тягу, особенно когда машина подходила к сверхзвуковому барьеру и преодолевала его. На полном ходу Су-11 мог почти вдвое превысить звуковую скорость. В старомодном МиГ-15, летавшем с дозвуковой скоростью, дожигателя не было.

В пользу существования загадочного второго самолета в этом районе высказывался и Вячеслав Быковский, один из авиадиспетчеров, дежуривших в этот день. Он сообщил комиссии, что видел на радарном экране еще два пятна. Один из объектов двигался с востока. Судя по всему, этот сигнал присутствовал на его экране еще по меньшей мере в течение двух минут после того, как разбился Гагарин. Вообще точное время катастрофы было трудно установить. Сейсмометры в Москве зафиксировали толчок в 10:31 утра, что совпадает с предполагаемым временем удара гагаринского самолета о землю, но Быковский утверждает: «Я до сих пор считаю, что Гагарин упал не в это время, потому что мы потеряли радарную связь с ним в сорок одну минуту, а не в тридцать одну». Впрочем, он сам себе противоречит, отмечая, что среди обломков нашли хронометр МиГа, остановившийся в 10:31, а кроме того, он знает о данных московского сейсмометра. Быковский продолжает: «Что все это означает? Вариантов много. Может быть, в Москве отметили какое-то другое сотрясение, оно случилось еще до аварии. Не знаю. Через год после гибели Гагарина я поехал в Звездный, и экскурсовод сказал, что он погиб в 10:41. Еще через год всем говорили, что в 10:31. А это большая разница».

В марте 1968 года, сразу же после аварии, Быковского и других диспетчеров с его станции поместили под строгий надзор служб безопасности, и их тогдашние свидетельства проходили тщательную фильтрацию. В 1998 году он говорил: «В том районе находились в это время еще два самолета. Мы о них знали. Генералы из комиссии всех нас собрали, и мы им рассказали о том, что видели, но потом нас разделили, и с тех пор мы не работали вместе больше недели подряд. Потом они расспрашивали об этом другом самолете (который, возможно, помешал полету Гагарина и Серегина), и многие говорили, что видели его».

Как показывает случай с Быковским, процесс дачи показаний о радарных сигналах проходил сложно и неоднозначно. Он с готовностью признаёт, что следящие приборы не в состоянии были одновременно контролировать положение и высоту самолета: «Сигналы на экране или появляются, или исчезают. Если самолет меняет высоту, пятно на десять секунд исчезает, так что эти сигналы не всегда постоянны. В любом случае на расстоянии сорока километров от базы сигналы пропадают».

Леонов говорит, что комиссия не приняла во внимание сообщение Быковского об одном (а то и двух) дополнительных объектах на экране его радара: «Сочли, что виной тому — его недостаточный опыт. Его куда-то увезли, и я точно не знаю, что с ним сталось. Так или иначе, потом в документах комиссии это так и не отразили. И того, что я информировал их [о двух взрывах] и говорил с людьми, которые видели другой самолет, для комиссии оказалось недостаточно. Вот почему никто не знает о другом самолете, кроме его пилота. Это на его совести».

В апреле 1995 года из мрака неизвестности вынырнул Андрей Колосов, пилот второго МиГа, и признался, что в то время действительно пролетал в этом районе. В интервью «Аргументам и фактам» он заявил: «Причина гибели Гагарина в том, что он безрассудно пошел на неоправданный риск. Они с Серегиным отклонились от надлежащей схемы полета»11. Колосов предположил, что они решили вылететь из намеченной зоны полета в поисках более чистого неба, чтобы попробовать отработать хотя бы некоторые основные маневры. В поддержку своей теории он не привел никаких доказательств. Может быть, его мучила совесть? Запись переговоров авиадиспетчеров с самолетом (в 1986 году Леонову с Белоцерковским наконец удалось извлечь ее на свет божий после долгих баталий с властями) показывает, что Серегин летел совсем не безрассудно: предполагалось, что тренировочный полет будет длиться 20 минут, но из-за плохих метеоусловий он сократил его планируемую продолжительность до пяти. Быковский сам вспоминал, что при последних переговорах с землей Серегин сказал: «„Работа сделана“. Он сообщал нам обо всех своих действиях. Он выполнил тренировочные задачи и просил разрешения на выход [из данной зоны полета]. А потом связь с ним прервалась». Так что, похоже, Колосов несправедливо упрекает Серегина в безрассудстве.

Леонов не очень верит Колосову. Космонавт по-прежнему убежден, что этот пилот и его дозвуковой МиГ-15 совершенно непричастны к гибели Гагарина. «Никакой МиГ-15 не мог произвести сверхзвуковой хлопок, который я слышал в то утро». Леонов и Белоцерковский всегда полагали, что истинным виновником трагедии — по крайней мере, в воздухе — был некий сверхзвуковой Су-11, плохо опознанный в сумятице радарных сигналов.

Леонов снисходителен по отношению к пилоту этого Су-11, кем бы тот ни был: «Если бы летчика вовремя выявили, его бы растерзала рассвирепевшая толпа. С одной стороны, эту информацию следовало бы огласить, а с другой — наверное, все-таки нет, если посмотреть на дело разумнее. Она бы уже ничего не исправила». Дело не в одном-единственном пилоте, а «во всей системе, которая позволила, чтобы Гагарин погиб. Виновата система в целом. А всю систему в суд не приведешь. Можно ее морально осудить, но наказать ее не удастся».

Да «система» и не желала, чтобы ее осуждали или наказывали. Доклад комиссии составляет в общей сложности 29 толстых томов всевозможных технических данных, но уже сам процесс сбора фактов был очень далек от честного анализа причин катастрофы. Главный вывод комиссии 1968 года намеренно туманен и упрощен: в аварии якобы повинна «совокупность различных причин». Основное положение доклада, касательное столкновение с метеозондом, устраивало всех, так как оно было наиболее невинным. Винить некого — по крайней мере, на земле.

Игорь Рубцов, один из самых активных участников этого расследования, поддержал теорию Леонова и Бело-церковского о том, что какой-то сверхзвуковой самолет чуть не столкнулся в воздухе с МиГом Гагарина и Серегина. Когда комиссия стала все больше удаляться от этой опасной гипотезы, Рубцов собрался с духом и отправился на Лубянку, чтобы отстоять свою точку зрения. «Не могу сказать, чтобы в этом здании я себя так уж уверенно чувствовал», — говорил он. Рубцов встретился с полковником КГБ Дугиным, который строго спросил его, почему он так настаивает на версии со сверхзвуковым самолетом. Рубцов стал блефовать в классическом советском стиле: «Я ответил, что, если комиссия не станет расследовать [версию, согласно которой два самолета чуть не столкнулись], общественность может решить: значит, есть что скрывать. Лучше провести нормальное разбирательство, чтобы показать: мы имеем дело с неправильной версией развития событий». Но на полковника Дугина эти слова впечатления не произвели. На столе перед ним лежала тоненькая папка, и теперь он ее открыл. Оказалось, это личное дело Рубцова. «Вы не очень-то уважаете дисциплину, верно?» — заметил полковник.

Рубцов понял, что Дугин имеет в виду случай, произошедший во время войны, когда его авиационное подразделение во время боев под Сталинградом вынуждено было под ураганным натиском немцев отступить на более безопасные позиции. Больше двадцати лет из этого события никто не делал никаких особенных выводов. Теперь же полковник намекал, что может использовать эту старую историю как свидетельство трусости Рубцова — ведь летчик воевал в отступающем отряде. Дугину даже незачем было что-то говорить — он просто раскрыл досье на нужной странице, чтобы Рубцов мельком ее увидел. Затем полковник предложил ему пересмотреть версию с едва не произошедшим столкновением. «В дальнейшем эта версия не подтвердилась», — пришлось признать Рубцову, отчаявшемуся добиться истины.