Гагарин. Человек и легенда

Передняя часть самолета при ударе ушла под тяжестью массивного двигательного узла в землю на несколько метров. Спасательной группе пришлось выкапывать кабину из твердой промерзшей земли. Кабина была расплющена, тела двух пилотов жестоко искорежены. Потрясенные, подавленные, спасатели много часов извлекали отдельные пальцы рук и ног, куски ребер, осколки черепов — из воронки, с прилегающих участков земли, даже с деревьев: теперь стало ясно, что искать. Некоторые деревья пришлось свалить, чтобы достать маленькие кусочки металла, ткани и человеческих тел, застрявшие в верхних ветвях. Стало понятно, что удар самолета о деревья нанес чудовищные повреждения кабине еще до того, как финальное столкновение с землей окончательно сокрушило ее.

Между тем Федор Демчук, персональный шофер Гагарина, привезший его утром в Чкаловский, спокойно ждал возвращения МиГа, чтобы отвезти своего пассажира в Москву: вечером тот собирался заехать к Вале в кунцевскую больницу. «Часов в одиннадцать [утра] все мы, — вспоминал Демчук, — узнали, что радиосвязь с ним потеряна. Думали, у него испортилась рация или произошло что-нибудь в этом роде. Настроение резко упало, когда стало известно, что спасатели отправляются на поиски. Нам сообщили, что найдено место катастрофы и что мы должны быть готовы в восемь вечера выдвигаться. Мы собрали группу, взяли кое-какое снаряжение и двинулись на место. Там было много снега, дорога тяжелая, так что мы почти всю ночь ехали. Конечно, все были расстроены. Все до единого. Самое страшное — неизвестность».

Наутро, с рассветом, стали ясны масштабы катастрофы. Отрядам солдат приказали в течение нескольких ближайших дней безостановочно прочесывать район в поисках любых обломков, пусть даже самых крошечных и самых незначительных с виду. Демчук принимал активное участие в этих поисках: «Из крупных кусков уцелели только двигатель, какие-то посадочные узлы и одно крыло. Остальное разбросало по всему лесу, такая была сила удара и взрыва. Мы пробирались по снегу. Идешь, видишь дырку в снегу, суешь туда руку — и вытаскиваешь кусок мяса или кости. Иногда — палец. Это были страшные дни».

Но худший момент для Демчука настал через два дня после катастрофы, когда он вез потрясенную горем Валентину Гагарину из больницы после операции. Он бездумно сказал что-то о том, как искали тело Гагарина. «У нее началась истерика. Она не знала. Она думала, что его нашли целым или что хотя бы нашли почти все части тела. Мужики, конечно, отлично соображают, что бывает при взрыве, но женщине откуда знать? Она не понимала, что их разнесло на мелкие кусочки. А я ей по наивности сболтнул. Хотя, может, горькая правда лучше, чем сладкая ложь».

При соблюдении строжайших мер секретности Леонова, Каманина и некоторых их коллег попросили попытаться опознать двух погибших по фрагментам тел. Леонов вспоминает: «Когда мне показали кусок шеи, я сразу сказал: „Это Гагарин“. Почему? Родинка. Как-то в субботу мы были в парикмахерской, в гостинице „Юность“. Там был такой парикмахер, Игорь Хохлов, он Юру очень любил и всегда его стриг. И я увидел эту родинку, диаметром миллиметра три, и сказал: „Игорь, ты осторожней, смотри не срежь“. Так что когда я ее увидел, сразу понял, что поиски можно прекращать. Мы больше нигде Гагарина не найдем. Он тут».

Тем временем началось одно из самых масштабных расследований авиакатастроф в советской истории. Несмотря на очень широкий разлет осколков, за ближайшие две недели 95 % фрагментов МиГа удалось собрать для анализа. Пока вели кропотливый сбор этих металлических и пластмассовых частиц, фрагменты тканей сердца и мышц из разорванных в клочья тел пилотов отправили на химический анализ.

Существовала стандартная последовательность биохимических анализов, выполняемых при изучении останков всех советских военных летчиков, погибших в катастрофах. Концентрация молочной кислоты в мышечной ткани помогала понять, в каком физическом состоянии находился пилот во время аварии. Если содержание кислоты высокое, значит, мышцы были напряжены, а пилот находился в состоянии полной готовности. Если же уровень низок, это указывает на то, что пилот пребывал в расслабленном состоянии — возможно, в результате потери сознания из-за перегрузок. В таком случае расследование инцидента проходило сравнительно просто: пилота нельзя было признать ответственным за случившееся, и его честь была спасена. Если же концентрация молочной кислоты находилась на среднем уровне, значит, пилот мог ослабить бдительность из-за усталости; в этом случае расследование велось шире и учитывало его общую нагрузку и карьерный путь. Самое ужасное, если находили в крови алкоголь. Значит, пилот управлял самолетом в состоянии опьянения, и тогда его репутацию уже ничто не могло спасти.

Сразу же после того, как Гагарин и Серегин разбились, поползли слухи, что они летали пьяными. Эту версию выдвигают и сегодня4. Дескать, накануне полета, вечером, они отмечали пятидесятилетний юбилей коллеги и отмечание выдалось бурным и долгим. Таисия Серегина резко отвергает такое предположение. «Накануне полета муж лег в десять. Я спросила: „Почему так рано?“ Он ответил: „Завтра надо Юру испытать, так что хочу быть в форме“. Утром ушел на работу в хорошем настроении. Сказал: „Сегодня будет хороший денек“. А случилась трагедия».

Таисия признаёт, что перед катастрофой имела место вечеринка, но было это днем раньше. «В понедельник в Звездном отмечали пятидесятилетие их коллеги. Во вторник муж работал как обычно. В среду Юра должен был полететь. Вот почему во вторник муж сказал, что ему надо пораньше лечь». Таисия винит в распространении этих слухов непосредственного начальника Серегина на авиабазе в Чкаловском генерала Кузнецова, с которым у ее мужа были напряженные отношения: «Однажды он его вызвал к себе и заставил дожидаться под дверью. Наконец муж разозлился. Выходит, он явился только для того, чтобы узнать: этот тип его не примет. Так что он развернулся и уехал обратно на аэродром».

Видимо, дело тут было в соперничестве между этими двумя летчиками за положение на авиабазе. Гагарин и Серегин были близкими друзьями, и Таисия Серегина уверена, что генерал Кузнецов завидовал дружбе ее мужа с Первым Космонавтом: «Юра как-то раз сказал мужу: „Не обращай внимания на Кузнецова, того и гляди я стану начальником Центра подготовки, и всё наладится“. Позже Кузнецов говорил, что во время последнего полета муж был болен, что у него был слабый желудок или язва. Но муж никогда в жизни не жаловался ни на какие хвори. Это подло — говорить такие мерзости».

Если Кузнецов использовал слова «слабый желудок» и «язва» как эвфемизмы похмелья, тогда на стороне Таисии Серегиной — убедительное доказательство. Образцы тканей из останков Гагарина и Серегина были направлены в несколько институтов, и все экспертизы дали сходные результаты. Содержание молочной кислоты в мышечной ткани обоих было высоким, а значит, они, судя по всему, в момент аварии находились в ясном сознании, в состоянии полной сосредоточенности. Более того, эти данные показывают, что пилоты упорно боролись с рукоятками управления МиГа. Уровень же обнаруженного алкоголя оказался пренебрежимо мал.

Осмотр обломков самолета навел и на другие умозаключения. Рукоятки в переднем и заднем отсеках кабины были расположены так, как если бы пилоты пытались выровнять самолет, теряющий управление. Теоретически при катастрофе удар мог случайным образом сместить ручки, однако ножные педали также находились в соответствующих положениях. То же касается и тормозных рычагов и элементов управления закрылками. Несмотря на колоссальные повреждения механических компонентов кабины, имелись веские основания предполагать, что оба пилота отчаянно пытались спасти самолет от рокового виража.

Более того, они, по-видимому, испробовали все необходимые маневры, стараясь придать самолету небольшой 20-градусный крен, а не просто в бездумной панике вцепились в рычаги, пытаясь взлететь вертикально5.

Алексей Леонов был членом группы, занимавшейся расследованием этой катастрофы. Он подчеркивает: «Когда самолет ударился о землю, он не пикировал, он выходил из пике. Самолет вошел в землю не носом, он почти плоско упал на брюхо». Но ускорения, направленного вниз, все же оказалось достаточно, чтобы двигательный блок вошел на несколько метров в глубь промерзшей тверди; однако такое соударение по типу «блинчик» позволяет предположить, что пилоты, возможно, были мучительно близки к тому, чтобы выровнять машину и подняться, — но тут они рухнули вниз.