Орджоникидзе

— Можешь не продолжать, — нетерпеливо оборвал Орджоникидзе. — Доверимся Ленину.

— Не понимаю? Когда ты успел?

— Да это давнишняя, январская история. Не объявляя войны, румынское правительство приказало своим войскам окружить нашу 49-ю дивизию. Рядовых разоружить, членов полковых комитетов арестовать, продукты и фураж конфисковать. В ответ Владимир Ильич настоял на аресте всего состава румынского посольства и военной миссии в Петрограде. Старейшина дипломатического корпуса, американский посол Фрэнсис сообщил по телефону Ленину, что дипкорпус желает быть принятым председателем Совнаркома. Ленин согласился. Представители Соединенных Штатов, Англии, Франции, Италии, всех не помню, заявили протест против нарушения международных норм.

Ленин возразил, что дипломаты арестованы в силу обстоятельств, "никакими дипломатическими обрядностями не предусмотренных". И добавил для полной ясности: "Для социалиста жизнь тысяч солдат дороже спокойствия одного дипломата".

— А ты хочешь, чтобы я нянчился с Пайком и его компанией, — все более накаляясь, продолжал Серго. — Какие они к черту дипломаты! Заурядные шпионы. На их руках, я убежден, кровь Ноя. Не доводи меня, Котэ, до крайностей. Худо будет, если я сам поеду на Лорис-Меликовскую…

В последнюю минуту благотворители сбросили бесполезные маски. На предложение открыть двери, впустить сотрудников ЧК англичане ответили пулеметным и ружейным огнем. Пришлось командиру отряда предъявить, точнее — "забросить на двор с помощью обыкновенного булыжника "ультиматум": "Прекратите стрельбу или подвезем пушку, ударим прямой наводкой. На размышление десять минут".

Стрельба затихла, зато из трубы повалил дым. Как бы ответ — управимся с бумагами, тогда и откроем. Это меньше всего устраивало. Англичан энергично поторопили. На кухне, в каминах нашли много лишь слегка обгоревших бумаг и обуглившихся денег. Не сразу догадались, что деньги фальшивые. "Красненькие" и "синенькие" — николаевские десятки и пятирублевки миссия изготовляла в своем подвале. Там нашли клише и другое оборудование для печатания фальшивок.

Роль переводчика при обыске с откровенным удовольствием выполнял "абсолютнейший азиат" Габо Карсанов. Он первым делом по-английски пожелал полковнику Пайку доброго утра и поинтересовался, как его драгоценное здоровье. У главы миссии полезли глаза на лоб.

Серго вознаградил горца по-своему. Посадил сияющего, принаряженного Габо в открытую машину и неторопливо провез по центру Владикавказа. Статный осетин подкручивал усы и любезно раскланивался с многочисленными знакомыми и поклонницами. По бульвару на Александровском проспекте Карсанов и Орджоникидзе прошли пешком, дважды от начала до конца. Затем снова уселись в автомобиль и поехали на радиостанцию в Шалдоне — дальней окраине города. Устойчивой связи с Москвой по-прежнему не было, иногда откликалась Астрахань, принимала особенно важные сообщения для Ленина.

Габо с интересом смотрел, как радист выстукивал ключом шифровку:

На Тереке входила в свои права солнечная, прозрачная осень. Особенно удался ноябрь. Вместо нудных обложных дождей, туманов, слякоти и дурного настроения простуженных горожан — высокое голубое небо, теплынь и сердца, переполненные радостью, большими надеждами.

Торжественный парад во Владикавказе в честь первой годовщины революции. Серго на золотистом кабардинском скакуне объезжал войска. Пехотный рабочий полк. Китайские и грузинские добровольцы. Казаки. Ингушские, кабардинские и осетинские всадники. Конная артиллерия. Броневики. Настоящая боевая армия. Только еще очень пестро одетая. Старенькие шинели, истрепавшиеся пальто, горские бурки, трофейные немецкие и английские френчи, пиджаки, черкески.

После стодневных боев полная победа в Грозном. Сто дней и сто ночей рушились от артиллерийского огня нефтяные вышки. Город окутывал горький, едкий дым. Липкая жижа текла по улицам, лужами стояла в окопах. Черные пятна въедались в лица и одежду.

— Что с тобой, на кого ты похож? — вскричал Серго, вглядываясь в неузнаваемо изменившееся лицо Асланбека Шерипова.

Молодой командующий чеченской конницей, разделившей с грозненскими рабочими тяжесть обороны и радость победы, заразительно расхохотался. Ничего не говоря, Асланбек подал Орджоникидзе зеркало. Сырая нефть и копоть быстро обработали чрезвычайного комиссара, придали ему вполне грозненский вид.

"Старые промысла в Грозном нами заняты, — делился своей радостью с Лениным Серго. — Приступаем к тушению нефтяных пожаров и к организации добычи нефти.

В связи с победами во Владикавказе были митинги и манифестации. Настроение Красной Армии великолепное. Казаки массами записываются в Красную Армию".

Снят фронт у Прохладной. Терек и Кубань соединили свои силы. У обгорелого железнодорожного моста кавалеристы молодого кубанского казака Григория Мироненко встретились со всадниками такого же молодого и смелого кабардинца Бетала Калмыкова.

— Объединились! Наконец-то вместе! — кричали казаки, горцы, иногородние.

Почти никто из этих ликующих людей не обратил внимания на выстрел, прозвучавший в красном кирпичном доме станичного атамана. Покончил с собой генерал Мистулов, командовавший белоказачьими войсками в районе Прохладной.

Моздок — советский! Под ударами объединенных сил кубанцев и терцев бичераховцы быстро откатывались в степи. Ближние к Моздоку станицы оборонялись нехотя, особенно после того, как узнали, что одну из наступающих колонн ведет многим знакомый, "свой терец" Кочура. "Косоротая лисица" учуяла близкую опасность. Выбрав ночь потемнее, Георгий Бичерахов бежал из своей "столицы" под крылышко старшего брата — в Порт-Петровск. [70]

Съезд назывался очередным — Пятым. Заседал в тех же кадетских корпусах. Делегаты, как и раньше, приходили с кинжалами, револьверами и гранатами. В угодные аллаху часы по просьбе мусульман объявляли перерывы для совершения намаза, и место председательствующего занимал кадий. На этом сходство с предыдущими съездами кончалось.

А разница была огромной. Впервые народы буйного Терека протягивали друг другу руки.

Мир, мир и мир! — стремление всех. Казаков и ингушей, чеченцев и осетин, кабардинцев и балкар, грозненских нефтяников и кумыкских табунщиков, кизлярских виноградарей и рыбаков из Аграханского залива, священников и мулл.

Большевики были единственной политической партией, за которой шли делегаты.

На заседании бюро горских фракций слова попросил Серго:

— Когда меня спросили, не смогу ли я прийти на заседание горцев, я ответил, что пойду с удовольствием…

Я хотел прийти приветствовать горские фракции и уйти, но когда я услышал речи этих седобородых кабардинских стариков, увидел ту резолюцию, которая вынесена сейчас о контрреволюционерах, я сказал себе, что уйти я не могу, ибо тут сидят революционеры, ибо среди горских масс произошла Октябрьская революция!

Разве я не понимаю, какой переворот произошел в умах горцев!

Если бы мне сказали несколько лет тому назад, что горцы могут выдать своих гостей какой бы то ни было власти и отказать им в гостеприимстве, [71] я не поверил бы этому, ибо я знаю, как священна особа гостя для каждого горца.

Если бы мне сказали несколько лет тому назад, что седобородые старики кабардинцы, взявшись за оружие, заявят мне, что они не пустят на свою территорию ни одного из своих князей и помещиков и объявят им беспощадную войну, я бы усомнился в этом…