Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года

Холодная весна. Утром 3-8°.

Вчера днем была Мария Павловна Белая, одна из моих старых работниц по Биогелу [51] . Она работала в Петербурге у Н. И. Вавилова над анализом семян ржи, собранных с огромными затратами из всего Союза. Когда мы приступили к работе, то оказалось, что de facto из того, что числилось, осталось не много. Огромный научный труд Н. И. Вавилова был уничтожен чиновниками.

Ее братья, украинцы, в ссылке - семья пострадала, дети и т. п. Это одна из характерных черт современного положения. Огромное количество - тысячи, сотни тысяч и мильоны - страдающих невинно людей. Искажается этим путем идеал коммунизма, и состояние нашей страны в мировом аспекте теряет свою моральную силу. Это - язва, которая скажется при первом серьезном столкновении.

Вчера утром занимался с Аней - запущенная текущая работа. Переписка.

В Лаборатории был большой разговор. Вынуждены считаться с партийной «общественностью», которая всецело проникнута полицейским сыском и ‹полицейскими› способами действия. Это - то разлагающее, которое сказывается на каждом шагу. Несмотря на эту принижающую обстановку, все-таки работа идет сколько возможно.

Очень большое впечатление на меня произвела Ротмистрова (моя ученица по Высшим Женским Курсам начала столетия). Так редко среди женщин - ‹она› немолодая - встретишь такую глубину и оригинальность мысли. Надо прочесть ее работу.

Холодный май. Сейчас утро. Ясная солнечная погода и 0° в 7 часов утра.

Любопытной чертой нашего времени являются некоторые неожиданные и непонятные черты организованного невежества - патологическое явление, однако очень глубоко влияющее на жизнь. Два явления здесь бросаются в глаза.

‹Первое. - Запрещение синоптических карт, искажение одно время высоко стоявшей работы Главной физической обсерватории. Не только не печатаются карты - исчезли в работе циклоны и антициклоны. Одно время в «Социалистическом земледелии» - органе Комиссариата земледелия - печатались данные о температуре, дождях и т. д. Не знаю, печатаются ли они и теперь. Трудно достать: в киосках Москвы их почти нет. А между тем, несомненно, для авиации - которая растет - эти данные должны быть.

Но сейчас, мне кажется, мы переживаем какое-то глубокое изменение климата. Опять - второй - резко аномальный год. Холод и дождь. Приезжие с юга ворчат о затруднениях машинного и железнодорожного сообщения. Залито водой - сплошные болота, запоздание поездов.

Второе ‹явление связано с› географическими картами. Все искажено, и здесь цензура превзошла все когда-то бывшее. Вредители сознательные и бессознательные слились. Оппоков [52] (сидит) полузасекречены. Дерюгин [53] не мог напечатать карт Японского и Охотского морей. Дурак цензор ‹…› [54] ему сказал, когда он показал ему опубликованную японскую карту: «А может быть, они нарочно это напечатали, чтобы провести нас?»

Шмидт правильно дал Кулику [55] нагоняй ‹за то›, что он недостаточно внимательно отнесся к болиду, наблюдавшемуся под Москвой «членом правительства». Кулик вынужден ехать ‹на место› сам. При реальных наших условиях - диктатура «правительства» - это неизбежно.

Начинаю думать, что моя «Хронология» - ценный матерьял для моих «Воспоминаний», которые, может быть, еще придется написать, - если придется прожить несколько лет.

Днем Аня прочла мою статью о Гёте. Вероятно, опять придется столкнуться с дурацкой невежественной цензурой.

Третьего дня ‹был› у Авербаха (мой «ученик» 1890 года!) [56] . Осмотрели ‹глаза› со всеми приборами. А вчера - у Бакулева [57] . Ясно, что современная медицина бессильна в этой области. Авербах говорит, что для моего возраста у меня глаза прекрасные, а Бакулев ворчал, что изменения так глубоки, что никакие очки не помогут, а о биноклях они ничего не знают. Медицинское стекло очень плохое, и врачи не могут добиться, чтобы на это обратили внимание. Всюду - брак.

Статью о Гёте принял для печати Струмилин [58] , председатель Комиссии по истории науки и техники. В сложной, полной интриг, политических и личных интересов ‹обстановке› (причем и коммунисты попали в разные группы) образовались две комиссии: «Научное Наследство» (‹председатель› - Комаров, куда и я попал) и Комиссия по истории науки и техники, которая прошла среди интриг и непонятных махинаций. Струмилин - вполне порядочный человек и добрый, идейный, хороший.

Вчера видел много народа. Никуда не выходил. Холодно и неуютно. Работал над «Хронологией» и много читал.

Утром приходил начать писать мой портрет художник Ростислав Николаевич Барт - от Ферсмана, по инициативе которого я согласился. Я хотел бы, если бы ‹портрет› оказался хороший, послать ‹его› Танечке [59] .

Третьего дня интересный разговор с Валентином Трофимовичем Малышеком [60] . С ним я и Лаборатория уже несколько лет поддерживаем научный контакт. Он завален текущей, во многом ненужной работой. Никак не может обработать огромного материала химического анализа нефтяных вод. Теперь как будто это сделает. Убеждение о подземной жизни у него наконец складывается.

В Баку сильно ухудшились условия жизни. Все привозное - всего не хватает. Еще - войска.

Жалуется на рознь азербайджанцев с русскими - стремление всех заместить местными. Его и тому подобных людей, выдающихся и нужных, не трогают - но замещение местным человеком каждой вакансии, часто в ущерб возможному лучшему русскому кандидату, ‹встречается› на каждом шагу.

Это естественно, и, по-моему, выход один ‹для достижения того›, когда этого не будет: русский должен свободно владеть местным языком - и понимать ее ‹нации› культуру.

Был у О. Ю. Шмидта. С ним разговор по вопросу об уране и о прекращении работ в Табошарском ‹месторождении›. Он сказал, чтобы В. Г. Хлопин [61] прислал ‹данные о месторождении›, прежде чем обращаться лично - например, мне - к Сталину. Между прочим, я ему указал, что сейчас обструкция у физиков (Иоффе, С. Вавилов - я не называл лиц): они направляют все усилия на изучение атомного ядра и его теории, и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного - но жизнь требует ‹развития› рудно-химического направления. Я ему напомнил, что наши физики остались в исторически важный момент при создании учения о радиоактивности в стороне от мирового движения и теперь ‹история› повторяется. Тогда, может быть, ‹сыграла свою отрицательную роль› ранняя смерть П. Н. Лебедева - а вступившие ‹после него› не имели нужного авторитета. Ведь ненормально, что я, не физик, организовал Радиевый институт.

Вчера утром умер Иван [62] . Так мы с ним и не увиделись. Он хотел приехать, и надо было бы перед уходом из жизни повидаться.