...Имя сей звезде Чернобыль

Но наступления не последовало. То ли у советского командования планы поменялись, то ли сама идея Сталина — собрать в одно место партизан — была всего лишь «военная хитрость»: пусть немцы поволнуются.

Начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко в своих воспоминаниях, хотя и описывает эту операцию, никак не объясняет: почему партизан вовремя не оповестили, когда они сами оказались в мешке, что общая согласованная операция отменяется? Или не посмел пойти к тому, кто ему это задание давал, и выяснить: как дальше быть партизанам?

Они ждали, они держались до последнего, привычно веря, что «раз Сталин сказал — железно», а вместе с ними в блокадном мешке оказались десятки и десятки тысяч местных жителей, женщин, детей.

Вот уж когда Гитлер мог поблагодарить Сталина: эти неуловимые партизаны сами собрались, полезли в мешок. Никогда не удавалось окружить столько отрядов, целые бригады, притом сидят и не уходят, есть возможность уплотнять кольцо.

И когда, за много недель, уплотнилось оно (фронтовыми дивизиями) донельзя, решили, наконец, партизаны прорываться. На Витебщине стоит памятник «Прорыв» — вот здесь летней ночью 1944 г. 800 автоматчиков (партизанам казалось: никто не остановит такой напор!), а следом отряды и население бросились вперед. Прямо на затаившиеся немецкие танки. И полегли — тысячи.

Нарочно это Сталин подстроил? Не станем это утверждать. А что безжалостно — так впервые ли? Но когда после войны, уже на исходе кровавого царствования запало в сознание его подозрение, навязчивая мысль, что бывшие партизаны и подпольщики — потенциальные террористы, а потому надо с ними со всеми заново разобраться, думается, что ниточка тянулась и к тому 1944-му: «Слава нашим партизанам и партизанкам», но лучше, спокойнее, надежнее, если героически погибшим!

Поколение мое в основном уцелело, хотя и воевало с Гитлером. Оно уцелело и после Победы. А это было тоже не просто. Видимо, лишь потому не обратилось в лагерную пыль, что не дошла до нас очередь (а только-только доходила) в графике сталинских репрессий против каждого оперившегося поколения.

Мы, конечно, очень бы удивились, если бы с нами, партизанами, поступили, как прежде — с нашими противниками полицаями и власовцами. Как можно нас, проверенных самой войной?! Как будто не были проверены, революцией и гражданской войной те, кого истребил Сталин в 30-е годы. За это самое и истребил: проверен, значит, самоуверен, а такие нам не нужны. Замаранные и запуганные — вроде Вышинского, на всё готовое — куда лучше.

Не из этого ли исходил Лаврентий Берия, когда ставил задачу, цель: каждого третьего гражданина страны сделать сексотом. Чтобы уж замаранные, а значит, свои, были почти все! Вот к какому «идеалу» нас вели — о нем вы тоскуете, «идеалу» нас вели — о нем вы тоскуете, партноздревы, протестуя против департизации КГБ, армии, учреждений?

Куропаты, Хатыни. А сегодня — Чернобыль…

Май 1986 года… Мальчик несет две бутылки молока, серьезный, гордый: мамин помощник. Что бы он подумал, как испугался бы, когда бы идущий навстречу ему взрослый подскочил к нему и выхватил эти «гранаты». Такими они казались в руках детей в то время. Я уже побывал у первого секретаря ЦК КПБ Н. Н. Слюнькова, из 6-часового разговора убедился: приборов для замера уровня радиации в продуктах питания в республике нет. И, кажется, просить их не очень собирались: зачем, всё почти в норме, вот только там, на юге, в уголке, не вполне благополучно! Ну, да всё под контролем! «А приборов все-таки нет?» — «Да, нет…» Вот такая беседа накануне моей поездки к М. С. Горбачеву. (Узнали от меня об этой поездке и позвали поговорить, убедить, разубедить.)

Позволю себе привести письмо М. С. Горбачеву [от 1 июня 1986 г.], цифры и факты, в нем фигурирующие, получил я от ученых-физиков В. Б. Нестеренко, Н. А. Борисевича, а также работника ЦК КПБ А. Т. Кузьмина.

Сегодня ученые прикидывают: из 350 «хиросимских» (по выпадению радионуклидов) бомб почти 300 упали на Белоруссию. [116] Оказывается, вот они, истинные масштабы катастрофы. А Минск информировал Москву: у нас пострадали только три района…

Не буду рассказывать, как отвез письмо, какие были звонки и разговоры через помощника Генсека Черняева Анатолия Сергеевича. Результат был, надо сказать, немедленный: в Минск выехала представительная комиссия, и все на уровне министров и замов — сам не ожидал. По неистребимой нашей интеллигентской наивности, я, хотя и догадывался, что причинил республиканскому начальству неприятность, дезавуировав сверхоптимистическую его информацию, но уверен был, что мы друг друга поймем. Писатель взял на себя роль паникера просителя, что ж, и воспользуемся теперь приездом Комиссии и получим всё, что можно.

Но произошло нечто уму непостижимое. Товарищи Слюньков, Бартошевич (второй секретарь ЦК КПБ), Ковалев (Председатель Совета министров БССР) прямо-таки стенку выстроили против всякой помощи республике. Не думаю, что и Комиссия прилагала сверхусилия, чтобы прошибить эту стенку. Не надодак и не надо! Раз у вас все хорошо, нам тем лучше! Где у нас те приборы, или лишние медикаменты, или стройматериалы!

Уже после я понял, насколько не случайной была та радость (С.-Щедрин называл это «административным восторгом»), с какой первый секретарь ЦК Белоруссии сообщал в разговоре со мной о «проколе» украинцев и «успехе» белорусов. Это когда руководителей УССР и БССР покликали в Москву — по поводу чернобыльской аварии.

Ляшко (украинский премьер) полтора часа клянчил и плакался, как у них все плохо и надо им помочь. А наш Ковалев за десять минут отчитался. Николай Иванович Рыжков похлопал его по плечу: «Вот, учитесь у белорусов».

Дорогой Николай Иванович, ну, что вы сделали? Мы, конечно, рады, что всегда ставят в пример нетребовательность и скромность белорусов. Но ведь надо и свои кадры знать. Они что после этого — где уж искать помощи, — они и свои поливальные машины отправили в Киев. А всех, кто не оптимист по-Слюньковски, по-Бартошевичски, тотчас отстранили от чернобыльских дел. Всем кто хотел оставаться при должности, строго-настрого велено было исповедовать одну истину: у нас нет причин для беспокойства, директора атомного центра В. Б. Нестеренко уволили, президента АН БССР НА. Борисевича сместили, секретаря по идеологии А. ТКузьмина (посмел связаться с паникерами) отправили на пенсию…

К слову сказать, когда двое первых попали в списки на республиканских выборах, их и три года спустя, настиг все тот же высокий гнев. Хотя, казалось бы, республиканское начальство сильно поменялось. Но нет, памятлив аппарат в таких делах. Чуть ли не в один день одна и та же статья, чернящая Борисевича и Нестеренко (и за что?.. Именно за Чернобыль!), появилась в «Вечернем Минске» и московской «Рабочей трибуне»…

А мне очень хотелось бы узнать подробности разговора руководителя союзного КГБ тов. Чебрикова с соответствующей организацией в Минске — по поводу уже моей особы. Вот и такая была реакция, это мне известно. Как же, вмешались в «их» дела! Такие дела всегда считались не нашими, а их — даже если тебе на голову посадили целый реактор. («Ишь полез куда — в большую политику!» — доносилось, как эхо. И в очередной раз «попал под колпак».)

Но все наши личные неприятности — какое это имеет значение в сравнении с тем, что сотворили с народом Белоруссии, с украинскими и русскими областями за более чем три года преступного бездействия. А если и действий, то чисто отвлекающих, декоративных, хотя и очень дорогостоящих: помывки деревьев и дорог, активного строительства «культобьектов» в зараженных районах и т. п.

В этой Большой Общегосударственной Лжи прямое участие принимала и наша руководящая медицина (ее Институт биофизики и сегодня, если и отступает под натиском общественности, то в самом арьергарде), к сожалению, многие и многие ученые: физики, биологи и пр. Последний их крупный залп по правде о Чернобыле, прорвавшейся сквозь стену секретности, — это обращенное наверх «письмо 92-х». И хотя в нем не мало титулованных имен, не услышал их Верховный Совет СССР, не принял 35-бэрную концепцию, по которой дети и беременные женщины приравниваются к работникам-специалистам АЭС. Да, завод Большой Лжи явно кончается.