Адмирал Ушаков. Том 2, часть 2

их расстрелять и расстреляли бы мы их понапрасну весьма

с малым вредом неприятелю, потому с прежней батареи всегда

стрелять я запрещал, а другого начать вновь ничего было не-

можно, потому что суда мои были все в раскомандировке, на

месте я с двумя или тремя судами только оставался, прочие все

в разных были движениях. Паши мучили нас только обманами

в присылке войск, как я к вам прежде уже писал. В деятель-

ностях албанцев всех было от них не более трех тысяч, а я

прежде с прибавком писал до трех с половиною, а они полагали

до четырех; с таким малым числом войска нерегулярного и

необузданного и помыслить ничего нельзя; пока не собрались Есе

мои суда и храбрые наши войска, принуждено было медлить

и предпринять важного ничего было нельзя; товарищи мои1

всего этого не разумеют, челеть 2 ихняя сбивает их до

бесконечности и их стращают и говорят, будто на них пишут в

Константинополь, для чего мы стоим даром и не стреляем; также

прошел сюда один бриг французский в темную ночь между нашими

судами, который от них расстрелян был впрах, но скорым ходом

прорвался до крепости. Это, говорят, будто пропустили мы его

нарочно. «Женероз» отсюдова ушел, и просто так же говорят,

что мы, согласясь с французами, его пропустили и будто мы

подкуплены. Дела сколько здесь — не счесть: вся блокада, и во

всех рассылках, и во всех местах, и все успехи производимые

деланы все одними моими только судами, а из турецкой эскадры,

кого не посылаю, пройдет только час-другой и тотчас назад

идет; когда велю, где крейсеровать и не приходить назад к нам,

то, отошед, остановятся и дремлют во все время без осмотри-

тельностей, а за всем тем открыто уже мне напоследок стали

говорить без всякого размышления и не смысля ни о чем, для

чего мы стоим и ничего не делаем. Я измучил уже бессменно

всех моих людей в разных местах, но они этого отнюдь не

разумеют и ничего не понимают и слышал, что многие хотели

писать на Кадыр-бея жалобу, ни о чем однако не исполняя его

приказания, как бы надлежало. Али-паша злобится на нас,

вымышлял и распушал везде по всему свету всякие нелепости, на

всем албанском берегу распространил неприличные переговоры

даже в отдельные края и в Константинополь. Я всему этому

смеялся и презирал и ожидал соединения эскадры, а между тем

устроил еще одну батарею важнейшую, и словом сказать — при-

лежнейшие наши служители, от ревности и рвения своего, желая

угождать мне и оказать деятельность свою и храбрость, на

батареях в работу и во всех бдительностях в дождь, в мокроту

и в слякоть, обморанные в грязи, все терпеливо сносили и с

великой ревностию старались обо всем рачительно и все

перенесли; и на поеледок по соединении эскадры успели во взятии

Корфу. Вот, милостивый государь, откудова происходят обо мне

неприличные известия и несоответственные моему характеру,

притом есть еще другое: в островах собрано было несколько

много денег, считающихся призовыми, и об этом думают, что

интересуюсь этими деньгами, но начисто все до копейки, что,

когда, откудова входят призовые деньги или что-либо другое,

экзаменуется учрежденной комиссиею и записывается в книгу

в приход; из этих денег до тысячи капотов * купил я на солдат,

на батареях бывших, ценою каждый по 11-ти и по 15-ти

пиастров, до двух тысяч кож белых и черных и несколько

подошвенных купил на обоеевших * людей, в самой крайности бывших,

пять тысяч заплатил албанцам, в найме здесь бывшим, остатки

все издержал на такие же надобности. Противу чести моей ни

все сокровища в свете меня не обольстят, и я их не желаю и не

ищу; от моего малолетства верен государю и отечеству, один

рубль, от монаршей руки полученный, почитаю превосходнейшим

всякой драгоценности неправильно получаемой. Господин Аври-

миоти, о котором ваше превосходительство уже много писать

изволили, показывал себя великим, всякий раз требует большого

и невозможного, а малым и умеренным доволен быть не может.

Ко всякому слову напоминает великие и важные свои заслуги,

при министерстве им оказавшие, всегда упоминает почти ко

всякому слову о великих милостях к нему и о расположении

светлейшего князя Безбородки, Кочубея и вас, и что он обо всем

и всегда описывает в Петербург, что случилось и реляцию

о моих делах наморал, не знав ничего, совсем противоречащую

делам, какие были, после мне признался, и, хотя себя поправить,

еще хуже писал. Для меня все это ничего не значит и я готов

бы ему угодить, а особо от искренности почитаю вас, естли бы

он просил соответственного, а малым, я думаю, больше его

обижу, потому от него отговариваюсь, напоследок по этим

обстоятельствам и он может быть вздумает что-нибудь марать

несправедливое, я, будучи чист во всех моих делах, всем

позволяю, кто что хочет. Бог мне помощник и никто мне зла

сотворить не может, и я вместо всего всех таковых людей презираю

и не беспокоюсь, о чем в предупреждение вас, милостивый

государь, сим и уведомляю.

Федор Ушаков

Об Али-паше, обо всех его к нам неприятностях я

многократно уже вашему превосходительству объяснялся; он

запретил албанцам своим, которые здесь находились, чтобы из

острова Корфу без повеления его не выходили, и узнал я, что

он писал к Блистательной Порте, будто бы он с нами

уговорился во всем быть участником и в части, чтобы и войска его

в Корфу оставить с нашими такое же число, сколько наших

будет от меня и от Кадыр-бея, чего никак быть не может и нельзя;

жители здешние никак их не терпят, потому что они наносят

крайнее им разорение и обиды, и драки беспрерывные, и

смертоубийство, которых никак держать нельзя; я опасаюсь, чтобы

он несправедливыми своими донесениями не успел при

Блистательной Порте Оттоманской в своих желаниях; он не имевши

никакого дела кроме как приуготовляет себя укреплениями и

почесть можно с худым намерением, а я занят беспрерывно

множеством дел от усердия и ревности к службе обоим государям

нашим императорам и не могу успеть так скоро писать, как он;

ежели на его письма последует решение от Блистательной Порты,

я никак не могу приступить к исполнению, пока не получу ответ

на сие мое представление; я уже объяснился вашему

превосходительству: крепости Корфу взяты нами, большой частию

русскими кораблями, и сдача от французов, и просьба их письмом

последовала прямо на имя мое, потому что все сильнейшее

действие, чем наведен страх крепостям и гарнизону, последовало

чрез мою эскадру, равно как и на берегу, батареи устроены все

начисто одними моими людьми, хотя при действиях на них

находились обще, но всегда всякая работа, труды и неусыпность

делались нашими одними людьми; за всем тем сдачу крепостей

не принял я один на себя, как французы желали; для

утверждения всегдашней нашей дружбы с командующим эскадрою

Блистательной Порты включил я его во всем полным товариществом

вместе. С ним одним я и счет иметь буду, флаги на крепостях

мы подняли оба вместе. Следовательно и останутся сии крепости

на том же самом основании, как учреждены нами и прочие

острова безо всяких других товарищей; Али-паша мучил нас во

все время обманчивыми переписками в проволочку, весьма

долгое время отвлекал нас обманчивостию своею и препятствиями

от вспоможения других, мы всячески хотели с ним согласиться,

но кроме обмана от него ничего не произошло; он, надеясь, что

успел уже оными и торжествовал против нас своею гордостию,