Петербург в 1903-1910 годах

Рассказывала мне о неприятном впечатлении, произведенном на нее и других членов Креста выходкой евреек. Крест, конечно, никогда никакой разницы между ссыльными ни по нациям, ни по религиям не делал, между тем вдруг еврейки, вызнав предварительно все нужное для ведения дела в Кресте, заявили, что они хотят выделиться и намерены помогать только своим, евреям.

В общем, состав революционеров страшно понизился. Всякая сволочь прикрывается теперь красным флагом.

Отовсюду приходится слышать жалобы на постоянные посещения квартир «политическими личностями», выпрашивающими пособия и которые, по проверке, оказываются просто шантажистами. Все это вводит Красный Крест в большие затруднения.

6 декабря. Давно не заглядывал в эту тетрадь: писать нечего. Все одно и то же: обыски, казни, грабежи. Все это стало так обычно, что не вызывает ни интереса, ни разговоров.

Сегодня Питер разукрашен флагами, коврами, вензелями и пр. по случаю царского дня. В газетах типа «Нового времени» восторженные описания иллюминации, убранства города, ликования и т. п. А на деле градоначальник объявил домовладельцам, что если убранства домов окажутся недостаточными, то они будут оштрафованы на 500 рублей.

Усиленные аресты и обыски идут и в Финляндии. Давно ли я писал, шутя, о Териоках как о черте оседлости наших революционеров? Теперь ее нет!

10 декабря. Встретил на Литейном похороны министра торговли Философова [207], внезапно умершего 6 декабря в ложе № 13 Мариинского театра. Гроб сопровождало почему-то множество жандармов с винтовками за плечами; кто его собирался экспроприировать — неизвестно!

12 декабря. Навестил Л. Ф. Рагозина. Смеется. Удивительный чудак этот человек! Доброты он безмерной, сановничьей важности ни малейшей, доверчив при этом Лев Федорович тоже безмерно.

Вся жизнь его — это сплошная цепь увлечений. Несколько лет тому назад он страстно увлекался часовым мастерством; я часто заглядывал к нему и, как ни придешь, сейчас же тащит показывать новинки: он чуть ли не каждый день ходил на толкучку и скупал там всевозможную дрянь, преимущественно карманную. Инструментов у него была гибель. Главное удовольствие Л. Ф. состояло в том, чтобы починить часы и повесить их затем над кроватью, где их у него тикало в ящике за стеклом штук восемнадцать.

Когда наступало время бить часам — в доме начинался Содом: во всех углах, на всех стенах принимались звонить, трещать и отжаривать часы всяких видов и размеров.

Особенно неистово и резко, словно молотком по стальному котлу, били у него часы в кабинете; это окаянное произведение ежечасно начинало свои концерты и я первое время каждый раз привскакивал в кресле от неожиданных, точно пистолетных, выстрелов над ухом.

Всякий другой в такой обстановке впал бы в бешенство через двадцать четыре часа, а Л. Ф. только гуляет по комнатам да радуется.

Увлечение часами сменилось увлечением топорами; как-то прихожу — тащит смотреть топоры: развесил их на стене целую коллекцию; после топоров появились на сцену ружья, из которых он вряд ли когда-нибудь стрелял и будет ли стрелять — неизвестно.

Курьезнее всего, что этот человек, имеющий, кроме имения в Калужской губернии, еще свыше 12 000 р. жалованья в год и, наконец, 60 лет на плечах, всегда, сообщая о цене той или другой купленной им вещи, прибавляет: — «только, смотрите, Александре Петровне (жена Л. Ф.) не проговоритесь; я ей сказал вдвое меньше!»

В доме у них, кроме шляющихся по комнатам бульдогов и злющей собачонки какой-то невообразимо паскудной породы, торчит клетка с попугаями и скворцами, а в столовой, вероятно для возбуждения ароматами аппетита — клетка с обезьянами.

Докторов Л. Ф., будучи главой медицинского мира в России, — ругает наповал. И зачем существует этот Медицинский совет, поглощающий такую уйму денег — уму непостижимо!

Л. Ф. бывает в Петербурге только по зимам, так с октября месяца по апрель, жалованье же получает и с апреля по октябрь; редкие заседания этих светил — ряд курьезов, заслуживающих историка.

Так, например, идет у них заседание. Секретарь «что-то читает» (записываю словами Рагозина), в это время проф. Тарновский, — он очень хотел сбыть свое крымское имение под Феодосией Рагозину — передает ему через стол записку. — «Покупайте, продаю дешево, не упускайте случай».

Рагозин отвечает запиской же. — «Погодите. Продам сперва татарину штаны: не хватает денег».

И т. д., и т. д. Остальные члены кто дремлет, кто рисует что-нибудь на бумажке.

Таким манером просидят люди часок, другой и разъезжаются с сознанием исполненного долга.

По политическим взглядам Л. Ф. чиновный либерал старых времен.

Заходил в «Труд». Здорово подтянули теперь и книжные магазины: нет уже целых выставок исключительно конфискованных книг, все такие книги тщательно прячутся, а главное — их уже магазины боятся.

Депутаты I Государственной Думы на вокзале в Выборге. Фотография К. Буллы (июль 1906)

18 декабря. Сейчас вынесен приговор суда над депутатами 1-ой Думы: за выборгское воззвание приговорены к заключению в тюрьму на три месяца [208]. Были овации.

Меньшиков в «Новом времени» на судившихся членов Думы извергал из своей плевательницы гнуснейшие статьи; читал одну, озаглавленную — «Сто шестьдесят шесть носов», в которой он глумится над подсудимыми и находит, что они, «гордо подняв кверху сто шестьдесят носов, входят в залу суда».

19 декабря. В Петербурге идут усиленные грабежи; что ни день, то новые случаи, удивительные по своей наглости.

Телеграмм из России в газетах хоть не читай; вся первая страница их сплошь занята известиями о казнях, убийствах и грабежах.

21 декабря. Густейший туман; с тротуара с трудом можно различить что-либо на середине улицы.

23 декабря. Был у меня Будницкий, рабочий Семянниковского завода, только что вернувшийся из Севастополя, куда ездил с товарищами в командировку от завода для работ на подводных лодках.

Настроение, говорил, среди матросов весьма острое; накалены, что называется, добела, постоянно происходят по ночам убийства или покушения на офицеров-моряков и все это — дело рук матросов.

Режим у них, после привольной жизни, установлен крутой: позже восьми часов вечера выход из казарм воспрещен, посещение гостиниц и т. п. мест тоже; все рабочие Семянниковского завода были строго изолированы от них и посещение их матросам не дозволялось.

Между тем, эти же рабочие плавали вместе с ними на своих подводных лодках во время испытаний; матросы удирают из казарм в штатском платье. Вражда между ними и сухопутными войсками — менее распропагандированными — жестокая; убийства и поранения происходят при всякой встрече.

1908 год

2 января. Были у меня Д. Н. Бодиско, ольвиопольский земский начальник и пристав его; Бодиско сбежал из Ольвиополя более месяца тому назад: туземные революционеры приговорили его к смерти — по его словам — за слишком большие добродетели, поведшие к тому, что народ отшатнулся от революционеров и «всей душой прилепился к нему».

О приставе он мне рассказывал много и раньше, как о каком-то чуде Российской империи. Пристав этот не берет взяток — явление действительно сверхъестественное! Его тоже приговорили к смерти… причина для такого приговора как будто несколько странная.

Беседовал с ним о современных бесконечных разбоях, а также об одесских историях, о которых рассказывают невероятные вещи все газеты. Пристав — очень спокойный и положительный человек; так же он относится и к сообщениям из Одессы, дела которой он знает хорошо.