Петербург в 1903-1910 годах

Вообще усилилась мода на теософию. Появилось несколько журналов, посвященных ей, создался ряд кружков.

Рассказывали, между прочим, вчера о медиумических сеансах, в которых участвовали двое из присутствовавших; обоих нельзя назвать вполне нормальными, тем не менее и на них сеанс произвел впечатление жульничества.

Приезжий медиум, конечно, действовал, как всегда, в темноте, и «действия духов» выражались в легких пощечинах, давлениях ног и т. п. глупостях. Плата за это удовольствие взимается обществом исследования психических явлений — по три рубля.

23 января. Проходил сегодня по Литейному проспекту. В помещении, где находился недавно книжный магазин Карбасникова, устроился «Магазин правой русской печати». Так гласит вывеска над ним. Огромная витрина в окне уставлена изделиями вроде брошюр «Ешь меня, собака» [215].

Внутри магазина за прилавками спят в разных позах приказчики; публики ни души. Эту картину я наблюдаю почти ежедневно, проходя мимо.

Приобрел кое-какие книги у антиквара Соловьева, из библиотеки покойного проф. Помяловского [216]. Дочь последнего продала ему, да еще в кредит, 40 000 томов за 5000 рублей. Вчуже душа болит, когда слышишь о таких делах!

Соловьев в течение двух-трех месяцев выручил за нее 50 000 рублей, причем в виде плюса у него на руках осталась еще целая стена латинских книг из этой библиотеки.

Любопытна судьба рукописей. В них копался Лихачев и отобрал кое-что для Публичной библиотеки; остаток, что-то около тридцати шести пудов, купил Синицын — один из наших «весовых» собирателей книг — за шестьсот рублей. Разбирая рукописи, он нашел между ними продолжение записок Болотова, записки Толя и целый ряд ценных документов, незамеченных Лихачевым. Слышал последнее от антиквара Шилова, которому говорил все это сам Синицын [217].

25 января. Третьяго дня отметил судьбу библиотеки Помяловского; вспоминаю по этому поводу историю, касающуюся библиотеки покойного отца моего, Р. Р. Минцлова [218].

В ней числилось свыше 14 000 томов, главным образом иностранных книг; отделы социальных наук и особенно юридический — были подобраны замечательно; слабо были представлены русская история и русская литература.

Когда, внезапно для нас, отец заболел психическим расстройством, пришлось нанять артель, уложить книги в ящики и сдать их в Кокоревский склад, где они и простояли что-то около двух или более лет. Обстоятельства заставили подумать о продаже их.

Я отправил рукописный каталог к букинистам для оценки, но за эту работу никто из них не взялся даже за плату: им, конечно, не было расчета определять настоящую стоимость библиотеки, готовящейся к продаже.

Не желая дробить собрание — плод заботы всей жизни отца — и желая поместить его в хорошие руки, я пробовал обращаться сперва в разные учреждения, вроде Совета присяжных поверенных и т. д., затем к многочисленным знакомым отца — никто не изъявил желания приобрести библиотеку.

И. И. Янжул, с которым отец разошелся в последние годы жизни, рассказал мне следующее. Он тоже имеет громадную библиотеку и, подумывая о смерти, — решил заблаговременно пристроить ее в надежное место даром.

Первое предложение его было Академии наук, где он состоит членом, академия отказалась; обратился на женские курсы и в другие места — всюду был тот же ответ. Причина — или недостаточность помещения, или недостаточность средств.

Наконец, Московский университет соблаговолил принять подарок, с прибавкою к нему 5000 руб. со стороны Янжула. Одним из условий передачи Янжул ставил, чтобы библиотека его была помещена в отдельных комнатах и называлась его именем. Янжул отправил в Москву большую часть книг, оставив себе в пожизненное пользование только несколько шкафов с ними. Затем, будучи через несколько лет в Москве, заехал в университет взглянуть на свое детище. И что же? Детище это он нашел сваленным на чердаке и покрытым слоем пыли и голубиным пометом.

Старик рассказывал это волнуясь и с нотою оскорбления в голосе.

Грустно стало мне от его рассказа! Зашел от него к антиквару Мелину — этот вампир предложил за всю библиотеку тысячу рублей; В. Клочков [219], к которому я обратился затем, от покупки всей библиотеки отказался, заявив, что купит из нее кое-что, рублей на 500–600.

Продал я ее, в конце концов, Н. А. Рубакину за 5000 рублей.

2 февраля. Познакомился вчера с Германом Александровичем Лопатиным. Бодрый старик с умными, несколько суровыми глазами и широкой бородой с проседью. Полная противоположность со своим сотоварищем по несчастью Н. А. Морозовым [220].

Как-то давно уже завтракаю я у Богучарских (Яковлевых), слышим звонок, и вслед за ним в передней раздается как будто детский чистый и приятный голос.

Н. А. Морозов

Смотрю — входит невысокого роста человечек с сильною проседью в черных волосах. Это и был Морозов. Он только что был выпущен на свободу. С тех пор я довольно часто встречался с ним, и первое хорошее впечатление сохранилось.

Чуть ли не четверть века просидел человек в одиночке и победил ее, вышел из нее не задавленным и разрушенным вконец, а полным кипучей жизни и просветленным.

Тормошили бедного Н. А. безбожно. Кажется, не было вечера, на котором он не выступал бы в качестве участника.

7 февраля. Возобновил опять свои занятия в Публичной библиотеке, конечно, не в читальной зале, а в отделах, что очень удобно тем более, что милый и обязательный хозяин Русского отдела, Вл. П. Ламбин, давно предоставил мне право самому лазить и рыться по всем шкафам и полкам.

Беседовали с ним о конфискованных книгах; оказывается, теперь совсем перестали доставлять таковые в библиотеку, и Ламбин просил меня, как вечно имеющего дела с букинистами и типами, продающими запрещенное, направить и к ним кого-нибудь из последних.

В позапрошлом году, еще до напечатания моей статьи в «Былом» об уничтоженных произведениях печати [221], библиотека просила у меня список их и, получив, затребовала по нем все из Главного управления по делам печати; обращение оказалось, конечно, напрасным, т. к. к конце 1905 г. и в начале 1906 г. никто и ничего в цензуру не представлял.

8 февраля. Стессель приговорен к смертной казни. Вместе с тем, суд обращается с ходатайством на Высочайшее имя о замене казни заключением в крепости на 10 лет и исключением со службы.

По городу уже ходит острота: «Что ж такое, что Стесселя посадят в крепость; он ее опять сдаст!»

Слышал смутные толки о покушении на Николая II; будто бы Царскосельский дворец оказался чуть ли не минированным. В сегодняшних газетах об этом ни слова, зато целые столбцы заняты описанием арестов. Захвачено на улицах несколько лиц с револьверами и бомбами.

9 февраля. Откуда-то прошел слух, будто молодая императрица помешалась; недуг будто бы подготовлялся давно и окончательно разыгрался по получении известия об убийстве португальского короля [222]. Говорят, что она отказывается от еды и питья и ее кормят искусственно.

10 февраля. Виделся вчера в Публичной библиотеке с П. П. Семенютой; старик остроумен и зол на язык по-прежнему, но сильно подался физически — похудел, пожелтел и, кажется, протянет недолго.