Моя жизнь с Гертрудой Стайн

Ты помнишь Ксавьера Фуркада, приятеля Джона [Бриона] — удивительного, замечательного — из Гарэ Монпарнас в тот день, когда мы вернулись из Шартра. Около двух недель тому назад он позвонил мне и сказал, что надеется встретиться со мной и рассказать мне нечто — спустя несколько вечеров он пришел. Он готовился основать литературный журнал вместе с опытным человеком — они искали материал — предпочтительно неопубликованный, на английском языке. Я им объяснила, что их выбор можно отнести к так называемым «трудным» — трудным возможно не только для читателей, но и для предполагаемого переводчика. Он сказал, что приведет своего редактора, и мы сможем все обговорить — что и сделал. На меня их план и метод реализации произвел впечатление. Деньги, видимо, обеспечит его семья — то есть его отец — которого Джон охарактеризовал как очень богатого. Я сделала несколько запросов и кажется он действительно весьма богат. Все это я выполнила, чтобы убедиться, что издание — серьезный литературный журнал — достаточно обеспечен финансово для осуществления их предложения — опубликовать с твоего согласия, серийно, «Миссис Рейнольдс». Оба знают творчество Малышки — мнение Ксавьера для меня не важно — и хотят нечто длинное — характерное по содержанию и по форме, непривычной для французов. Я ответила, что напишу тебе. Хочешь ли ты, чтобы они сделали формальный запрос именно к тебе? Ответь мне, не откладывая. Если ты согласишься, я попробую убедить мадам Сейльер — ты с ней не встречался во время твоего приезда сюда, в то время ее в городе не было — заняться переводом. Малышка считала ее перевод «Становления» замечательным.

Бриннин и его книга — он позвонил мне неделю назад, что прибыл в прошлый понедельник, а сегодня пришел ко мне. Я не придала значения тому, что он был заметно прочувствован, оказавшись в квартире Малышки — его романтизм отталкивает. Таким было первое впечатление, таким оно и осталось после последнего интервью в последний вечер. После чая он так и не пришел к чему-то определенному касательно своей книги — мне показалось необходимым повторить то, что я ему написала, и спросить, что он хотел от меня — где его вопросы — он ведь сказал, что принесет их — что он и сделал двумя днями позднее — тщетно — несерьезные и бесполезные для любого понимания творчества Малышки и даже ее характера. Что она думала о поэзии Аполлинера и почему не упомянула об этом в «Автобиографии». Затем он внезапно перешел к Лео и его книге, и это подлило масла в огонь. Тут должна сказать тебе, что он торжественно обещал не упоминать ни книгу, ни мнение Лео — никоим образом не защищать Малышку от атак Лео. Состоялся длинный спор, поскольку он считал, что это оттолкнет будущих читателей. Но я и в самом деле испытываю гордость, что убедила его не касаться Лео — это только ослабит и уменьшит эффект от его книги — найдется не так много читателей, которых он сможет убедить, что Лео был неправ. Тех, кто верит уверениям Лео, немного, но они пылкие адепты своего ошибочного героя — тех же, кто интересуется творчеством Малышки, множество — и к ним он и должен обратиться — и т. п. и т. п. и так без конца. В итоге, он уяснил все себе сам (это конечно, единственный способ убеждения). Я успокоилась, ибо проблемы с Лео следует избегать. Затем я уговорила его исключить из книги меня, потому что атмосфера в доме Малышки — дело частное — и если мое существование и повлияло как-то на ее творчество — оно было ничтожным даже по сравнению — к примеру — с окружающим пейзажем — и вообще может ли он указать, откуда и из каких внутренних источников он знает, как все было. Мы договорились, что мое имя нельзя исключить в связи с «Плейн Эдишн», но постараться игнорировать в других местах. Имела ленч в Le Bosse с человеком, которого мы знали, а затем на просмотр коллекции Кристиана Диора! Кучу благодарностей и любовь.

Вчера пришла самая радостная весть из всех возможных — ничего подобного больше у меня не будет. Письмо Дональда Гэллапа, извещающее что издательство Йельского Университета с энтузиазмом (vous m’entendez) [142] опубликует все inedits Гертруды. Это превыше всего, о чем я могла мечтать. Я с трудом верила, что они возьмутся печатать одну, но не все, все, все. Меня всю переполнило от радости, ничто другое не казалось реальным. Они хотят первый том приготовить к марту и отпечатать в октябре 1951 г. Назначен и наблюдательный совет — Гэллап — Торнтон Уайлдер — Сазерленд с участием Карла Ван В.

Здесь только две вырезки о Хемингуэе — их было много — люди почему-то думают этим сделать мне приятное. Далеко не так — вся хемингуэевская легенда — а мы наблюдали, как он ее создавал и soigner [143] — на глазах разваливается на куски — самая трудновообразимая и жалкая история. Нынешнее крушение Хемингуэя — одолжу [это слово] из словаря самой великой из его жертв [144] — сопровождается чересчур огромной массой старобиблейских наказаний и служит успокоением и наградой для живущих. Но именно этого сам он и не делает — он безнадежно в 1890 — и не следует проклинать его и дальше [145]. Он приобрел как бы новый облик, но живет традициями Киплинга. Но достаточно об этом.

Так похоже на тебя — желать цветов Гертруде на 27-е. Я отправилась рано утром и сказала: вот цветы от меня и каждого из твоих друзей, так что твои цветы были и там. Я осталась на весь день, а на следующий друзья отвезли меня за город, где я отдыхала пять недель, и даже сейчас чувствую себя не так усталой, чем прежде и не так опасаюсь прихода зимы. Большое и теплое спасибо за твою память о Гертруде, ты их выказывала и тогда и всегда

Шлю тебе mille tendresses [146] и свою преданность,

Так любезно с твоей стороны написать мне и прислать вырезки о коллекции сестер Коун. Они заинтересовали меня необыкновенно — так много известно мне с ранних лет о двух сестрах и покупке картин Доктором Кларибель. К слову сказать, они куда интереснее сами, чем их коллекция — отношения между двумя сестрами — их заметно разные характеры — поступки — вкусы — истинно привлекательный сюжет — готовый для Генри Джеймса — не меньше. И даже в газетной вырезке о коллекции мисс Этты (как ее всегда звали в благопристойной балтиморской манере) вкралось нечто об ее поразительной — колоссальной — личности. Я полагаю, самые важные покупки совершила доктор Кларибель — произошло это до 1928–1929, когда она умерла.

Кстати, если тебе когда либо придется взглянуть на эту коллекцию, посмотрите на очень раннюю Мари Лорансен (1912?) — она на картине с Гийомом Аполлинером — Пикассо — Фернандой Бельвали (Оливье) и белой собакой. Пожалуйста, не шлите мне каталог. Я в таком возрасте, что уничтожаю бумаги, а не собираю их. Но очень благодарна за вырезки.

Всегда с нежностью,