Всю жизнь с морем

В Баренцевом море, как только мы прошли полуостров Рыбачий, нас встретил жестокий шторм, который развил большую встречную волну. Судно значительно снизило скорость. То нос, то корма высоко взлетали над волнами. Выходящий из воды винт работал вразнос, и теплоход трясло как в лихорадке.

Опасаясь попасть за мысом Норд-Кап в обычные в это время сильные штормовые ветры от зюйд-веста, мы вошли в норвежские шхеры и решили идти ими до порта Копервик, расположенного в южной части Норвегии. Шхеры сокращают путь судов, идущих из Баренцева моря на юг. Ими можно пройти внутренними водами свыше тысячи миль. Начинаются шхеры от северного норвежского порта Ханнинсваага. Летом плавание ими не представляет особых трудностей. Другое дело зимой, когда продолжительность дня всего четыре-пять часов, при частых снежных метелях, скрывающих маяки, сильных течениях в узкостях фиордов.

В Ханнинсвааге мы приняли двух норвежских лоцманов, людей огромного роста, пахнувших кофе и табаком, молчаливых, хорошо знающих свое дело.

С прохождением обширного западного фиорда погода начала портиться, пошел снег, видимость резко ухудшилась.

Обеспокоенные лоцманы не сходили с мостика, да и я сам понимал сложность нашего плавания в таких условиях. Приходилось уменьшать ход до малого, что увеличило опасность на течении сноса с курса.

Внимательно ознакомившись с картой района плавания, я предложил лоцманам при первой возможности найти якорную стоянку и отдать якорь, чтобы переждать непогоду.

Мое предложение явно обрадовало лоцманов, они оживленно посоветовались и не прошло часа, как мы укрылись в небольшом фиордике и надежно стали на якорь.

Спустившись в кают-компанию, где нам подали кофе, норвежцы стали приветливее, понемногу разговорились, попыхивая своими трубками. Один из них, заложив новую порцию душистого табака, пахнувшего медом, польстил мне, назвав благоразумным решение стать на якорь, пояснив, что обычно советские капитаны не любят отстаиваться на якоре в дурную погоду, и когда им предлагают это сделать, они отвечают: план, план, план.

Рассмеявшись, я ответил, что у нас также есть план и мы будем добиваться его выполнения, но для меня прежде всего безопасность судна. Норвежцы одобрительно закивали головой.

К утру погода несколько улучшилась, видимость позволила двигаться дальше без особого риска. Мы подняли якорь и пошли на юг. Еще двое суток мы продвигались фиордами. Затем, словно из моря, перед нами вырос порт Копервик, здесь южные фиорды кончались. Лоцманы сошли на берег, мы вышли в море. Крупная зыбь от веста после недавнего сильного шторма немилосердно валила наш теплоход с борта на борт, но тем не менее судно хорошо держалось на курсе. Вошли в Северное море, зыбь уменьшилась — от нее нас закрыли Британские острова.

Подошли к Английскому каналу. Густой «смог» темно-серой массой висел над самой водой. Движение судов в канале было весьма интенсивным. Курсы пассажирских судов, пересекающих канал на пути из Англии во Францию и обратно, располагались перпендикулярно нашему, что в тумане особенно опасно.

Шум дизелей затруднял слышимость туманных сигналов. Приходилось изредка останавливать машину, чтобы лучше разобраться в сигналах встречных судов. В те времена, тридцать лет назад, у нас не было таких совершенных радиоэлектронавигационных приборов, как радар, гирокомпас, эхолот, которые теперь значительно облегчают судовождение. Так или иначе, не без волнения, мы все же Английский канал прошли благополучно.

Над Атлантикой сияло солнце. Полный штиль. Чем дальше мы спускались к югу, тем становилось теплее и теплее, дни увеличивались и наш теплоход легко выжимал двести пятьдесят миль в сутки.

Бискайский залив, грозный для моряков зимой, также пропустил нас милостиво. Правда, мы шли далеко от берегов, поэтому могли не почувствовать его бурного нрава.

Через две недели после выхода из Мурманска на горизонте над синевой волн показались горы Канарских островов с пиком Тайде. На рассвете мы подошли к первому порту нашего назначения Лас-Пальмас. Пологие склоны сплошь покрыты какими-то кудрявыми зелеными шапками. Внизу, вдоль линии прибоя, белый город. Впечатление, особенно после суровых северных морей, неотразимое.

Порт Лас-Пальмас находится на острове Гран-Канария, одном из самых крупных в этом архипелаге. У входа в порт нас встретил портовый лоцман, седой высокий человек, изысканно вежливый и учтивый, в ослепительно белом костюме.

Умело ошвартовав теплоход к причалу, лоцман широким жестом руки показал на бегущих к причалу людей, сказав на отличном английском языке:

— Вам, капитан, у нас придется нелегко! Мы знаем о Советской России только по газетам. К вам придет все население города и даже острова и их ничто не сможет остановить. Желаю вам успеха и благополучия.

Пожав мне руку, он легко сбежал по трапу на берег.

Кают-компанию заполнили представители местных газет. Со всех сторон сыпятся вопросы, на которые я с трудом успевал давать ответы. К моей радости, я не услышал враждебных или провокационных, что нередко случалось в портах Западной Европы. Но корреспонденты всего мира обязательно ждут сенсационный материал, поэтому мне приходится отвечать осторожно, нередко отделываться шуткой, что всегда хорошо принимается, даже если нам и не очень симпатизируют.

Больше всего вопросов о судне. Удивленные восклицания, когда узнают, что оно построено в Ленинграде. А мои слова о том, что десять дней назад мы шли среди гор Норвегии, покрытых снегом, им показались невероятными. Вопросов так много, что, наконец, я прошу пощады. Все смеются и обещают, что нам будет еще тяжелее, скоро все судно заполнится людьми.

— Поймите же, мы никогда не видели советского человека. Наши старики рассказывают, что только в прошлом столетии на наши острова изредка заглядывали русские военные корабли на пути в Тихий океан. Вы для нас почти что марсиане, — говорит со смехом кто-то из корреспондентов.

От репортеров меня спасает старпом. Он входит и растерянно говорит:

— Александр Павлович, как быть? На берегу собралось огромное количество людей, приветствуют нас, бросают на борт цветы, полиция с трудом сдерживает рвущихся к нам людей.

Выходим на спардек. Я прошу передать полиции, чтобы пропустили людей на судно. И вот полиция уже смята и оттеснена от трапа: люди ринулись, как пчелы из улья, что-то кричат по-испански, улавливаю только знакомое слово «совьетика».

Гости растекаются по всей палубе теплохода, окружают каждого из нашего экипажа, поднимаются к нам на спардек, десятки рук тянутся к нашим рукам. Лица всех растроганные, радостные.

После первых минут меня охватывает беспокойство. Как же начать разгрузку, когда на палубе находятся сотни гостей, а с берега продолжают идти и новые группы. Появились женщины с детьми, пожилые люди. На корме, у государственного флага, собралась толпа, многочисленные фоторепортеры, смех, шум.

Ко мне подходит высокий седой человек, главный стивидор порта и говорит:

— Начнем выгрузку, капитан!

— Пора бы, но как? Люди даже на люках трюмов.

Стивидор улыбается и успокаивает:

— Не волнуйтесь, сейчас все устроим, — он улыбается и идет на мостик. Взяв мегафон, начинает громко говорить что-то по-испански, обращаясь на носовую и кормовую палубы.

Люди отвечают ему веселыми криками и быстро очищают грузовые люки. Докеры приступают к работе. Затарахтели судовые лебедки, и доставленные ящичные комплекты потекли беспрерывным потоком на берег из всех трюмов.

В первый же день у нас побывало, по самым осторожным подсчетам, десять тысяч человек. Не было такого места, куда бы не заглянули наши гости. Не говоря уже о жилых помещениях, многие из них просили показать судовые механизмы, при этом постоянно задавался вопрос: «Совьетика?»

Среди молодежи обращала внимание своей восторженностью и желанием как можно больше сделать для нас пятнадцатилетняя девочка Электра, дочь работницы с консервной фабрики. Электра — светлая шатенка, небольшого роста, почти без загара, резко выделялась среди темноволосых и смуглых испанцев.