Мастера советского романса

«стр. 200»

шегося в образный мир юного Пушкина, это проявилось особенно явственно.

Потребовалось еще несколько лет, наполненных событиями огромного исторического значения, потребовалась работа над музыкально-публицистическими жанрами, роль которых так возросла в годы Великой Отечественной войны, чтобы для композитора зазвучали и другие струны классической поэзии. Цикл романсов на слова Пушкина и Лермонтова (ор. 11), написанный в 1942-1943 годах, гораздо шире по кругу образов, драматичней, контрастней, чем цикл «Миниатюр» [1].

Обращаясь к этому циклу, нельзя не отметить, что лирика на стихи поэтов-классиков, создававшаяся советскими композиторами в годы Великой Отечественной войны, была вовсе не только продолжением линии возрождения классики, возникшей в 30-ix годах. Начался новый этап развития этой линии, связанный с особым, эмоциональным, горячим отношением всего народа к богатствам духовной культуры. Понятие «родина» в эстетическом его смысле распространялось и на прошлое, на все культурные ценности, созданные русским народом и другими народами нашей страны с самого начала их истории. Днепрогэс и храм Спаса-Нередицы, поэмы Маяковского и «Слово о полку Игореве», гравюры Фаворского и живопись Андрея Рублева - все это защищал наш народ с той же самоотверженностью, как города, села, поля и заводы, как жизнь своих близких.

Идея защиты и утверждения эстетических ценностей нашей родины была многократно отражена в творчестве советских художников. Едва ли не самым сильным ее выражением является стихотворение А. Ахматовой «Мужество», опубликованное в «Правде» в 1941 году и за вершающееся словами:

…Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки.

[1] Здесь мы несколько нарушим хронологический порядок изложения, чтобы не разрывать линию развития образов классической поэзии в лирике Кочурова.

«стр. 201»

Широкое обращение советских композиторов в годы войны к русской классической поэзии вдохновлено, в сущности, той же идеей. И конечно, ее образы получили в это время несколько иное освещение, чем в предвоенные годы. В частности, метод стилизации, все же иногда дававший себя чувствовать в произведениях 30-х годов, уступает место более современному прочтению классических стихов.

Эти общие черты прослеживаются и в цикле Кочурова (ор. 11) [1]. Не случайно в цикл на равных с пушкинскими или даже на больших правах входят стихи Лермонтова, с их горячей страстностью и патетикой. Но дело даже не столько в выборе стихов для этого цикла, в общем, почти не выходящего за пределы лирики, сколько в ином тонусе лирического высказывания, в котором всегда ощутима речь от первого лица. Конечно, и здесь можно отметить связи с различными явлениями классической русской и зарубежной музыки (кстати, уже не ограниченными пушкинско-глинкинской эпохой), но мы почти не ощущаем здесь вдохновения, рожденного эрудицией, которое в большей или меньшей степени характерно для романсов из ор. 6.

Именно горячность высказывания привлекает в двух лирических романсах на слова Лермонтова - «Как небеса твой взор блистает» и «Нет, не тебя так пылко я люблю». В первом из них, «романсе-портрете», Кочуров по давней традиции использует танцевальный ритм как средство характеристики. Но танцевальность здесь завуалирована - это не вальс, не мазурка, не болеро - лишь легкий намек на вальсовость слышится в этом романсе. И, пожалуй, она наиболее тонко передана не трехдольностью метра (9/8), а именно нарушением этой трехдольности: появлением синкопы в мелодии, что так характерно для лирических вальсовых мелодий (типичным примером может служить «Вальс-фантазия» Глинки):

[1] Цикл состоит из шести произведений: «Тростник», «Как небеса твой взор блистает», «К Бухарову» (слова Лермонтова), «Недавно обольщен» (слова Пушкина), «Пуншевая песня» (перевод из Шиллера, ранее приписывавшийся Пушкину), «Нет, не тебя так пылко я люблю» (слова Лермонтова).

«стр. 202»

Если в романсе «Как небеса твой взор блистает» еще ощутим некоторый элемент стилизации в духе глинкинской эпохи (в фактуре, в типе мелодии), то романс «Нет, не тебя так пылко я люблю» наиболее ярко свидетельствует об изменении тона лирики.

Этот романс можно было бы назвать монологом, а точнее - арией , которой предшествует, как это часто бывает, речитатив-ариозо.

В стихотворении Лермонтова слиты два образа, два чувства: любовь, ушедшая в прошлое, и иллюзия, подобие любви в настоящем.

В музыке эти два образа разделены и даже противопоставлены. Речитатив-ариозо, с его драматизмом и страстной скорбью, говорит о настоящем, ария - стройная, гармоничная, законченная - о прошлом.

Основная черта музыки речитатива (Moderato assai) - неустойчивость. Она во всем: в интонациях вокальной партии, начинающейся с хода на малую септиму, в гармонии, где она столь решительно преобладает, что тоника лада отодвигается на начало арии.

Ария - это тот самый «таинственный разговор», который ведет сердце с прошлым. В ней все строго и сдер-

«стр. 203»

жанно, слух легко различает здесь характерные черты русских элегий с их размеренной, напевной декламацией и арфообразным сопровождением. Лишь вздрагивающие форшлаги вносят в музыку нервную трепетность.

Поэзия Лермонтова представлена в этом цикле еще балладой «Тростник» (произведением не очень значительным) и застольной песней «К Бухарову». Кроме того, цикл включает романс на слова Пушкина «Недавно обольщен» и «Пуншевую песню» на слова перевода из Шиллера, который ранее приписывался Пушкину.

На всех этих произведениях, как и на двух, о которых шла речь выше, ясно видно, как в цикле ор. 11 соединяются, образуя новое стилистическое единство, традиции русской и западной вокальной лирики. Так, например, и «К Бухарову», и «Пуншевая песня» принадлежат к жанру очень популярных в русской музыке застольных, «компанейских» песен вроде «Заздравного кубка» Глинки или его же «Прощальной песни». Но в то же время в них ясно ощутима и связь с западной музыкой. «Пуншевая песня», например, заставляет нас вспомнить некоторые оперные образы Моцарта: арию Фигаро, арию Дон-Жуана (так называемую «арию с шампанским»).

Романс- монолог «Недавно обольщен» особенно характерен для Кочурова. По своему типу, да и по характеру поэтического текста он близок романсу «Счастлив, кто близ тебя», он также выражает состояние длящейся радости, лишь на мгновение омраченной пробуждением:

Мечты, ах, отчего вы счастья не продлили?

Но боги не всего теперь меня лишили,

Я только царство потерял!

Но в отличие от монолога из раннего цикла, в этом произведении композитор передает не только общий характер поэтического текста, не только рост эмоции, но и очень тонкие детали развития образа. Сравним, например, место и значение двух кульминаций романса. Они очень сходны и по мелодическому рисунку, и по функции их в общей композиции: и та, и другая являются не просто звуковысотной вершиной, но итогом длительного и постепенного развития мелодии. Но приходятся они на диаметрально противоположные по смыслу слова:

В венце сияющем царем я зрел себя.

…

Я только царство потерял!

«стр. 204»

Не возникает ли эта великолепная, широко распетая фраза по внешнему поводу: при упоминании «царя» и «царства»? Конечно, нет. Подчеркивая музыкой два процитированных стиха и как бы заставляя слушателя их сравнить, композитор раскрывает очень глубокий подтекст лаконичных, как всегда, стихов Пушкина. Он еще более усиливает противопоставление эфемерного счастья, пригрезившегося в «прелестном сновидении», настоящему счастью, счастью взаимной любви, которое дает поэту право сказать с великолепной небрежностью: