Разбитая музыка

Первый год моей учительской работы оказался довольно успешным. Меня не уволили, я не перестал быть действующим музыкантом, научился более профессионально вести себя на сцене и делал все, чтобы мечта об успехе Last Exit стала реальностью. Я договорился с Фрэнсис, что приеду в Лондон сразу после фестиваля, чтобы провести с ней остаток лета. Поднимаясь в небо из аэропорта Ньюкасла и направляясь в Испанию, я воображаю, что и моя карьера наконец движется в нужном направлении. Берега реки Тайн скрываются за облаками, а мы устремляемся к солнцу. Viva España!

Если мой перелет с посадками в Лондоне и Париже прошел довольно благополучно, то путь, который пришлось проделать моим товарищам, обернулся жестокой одиссеей из бесконечных поломок, стояния в многочасовых пробках без кондиционера и всяких абсурдных неприятностей, достойных самого Дон-Кихота. Когда же мы наконец встречаемся, оказывается, что я стал еще большей personaпоп grata, чем прежде. Однако после вечера, проведенного вместе, и огромного количества выпитых коктейлей «Куба Либре» и сангрии я снова принят в компанию, и когда все приключения последних дней наконец пересказаны, мы, шатаясь, помогаем друг другу преодолеть четыре этажа до наших комнат в мансарде пансиона. Это восхождение дается нам с таким трудом, словно мы покоряем Пиренеи. Поселились мы по трое в каждой комнате, и по-настоящему уснуть мне так и не удается: во-первых, потому, что я перевозбужден, а во-вторых, из-за чудовищного храпа моих товарищей, периодически прерываемого еще более неприличными звуками. Когда же наутро испанское солнце врывается через окно в комнату, я уже страдаю от похмелья, и хотя мне по-прежнему кажется, что мы воюем с ветряными мельницами, я очень счастлив, что приехал сюда.

Крупные события фестиваля — Элла Фитцджеральд и Диззи Гиллеспи. Они выступают в субботу и воскресенье на огромном пригородном велодроме. Мы и еще несколько маленьких музыкальных коллективов со всей Европы будем играть в парке в историческом центре города, который представляет собой живописную неразбериху из переулков, уличных кафе и баров. Улицы гудят от ожидания. В этот вечер мы вместе с другими группами быстро проверяем инструменты, оборудование и качество звука, а потом начинается веселье.

Жители Сан-Себастьяна очень серьезно относятся к музыке, и у всех групп, выступающих сегодня в городском парке, большая аудитория заинтересованных зрителей. Яркий лунный луч прочерчивает свой путь по крышам домов, когда мы открываем нашу концертную программу. Это «The Tokyo Blues» Xopaca Силвера — отличный шанс для Джерри блеснуть на своем синтезаторе, напоминая нам, какой он прекрасный музыкант. В нашей группе он по-прежнему лидер, и все мы как-то успокаиваемся, увидев его в такой хорошей форме. Ронни управляется со своей ударной установкой так, что сыплются искры, а Джон извлекает из гитары звуки, достойные истинного мастера блюза, каковым он всегда и являлся. В таких условиях мне не остается ничего другого, как дать лучшее в моей жизни представление. После стольких недель выступлений в «Госфорте» мои связки стали податливыми и эластичными, а голос превратился в послушный инструмент. Я устремляю взгляд в белую пустоту прожектора и знаю, что даже если кому-то из слушателей не нравится мое пение, все равно — это мой голос, поющий неповторимую песню моей жизни, которая летит до самой луны и возвращается обратно.

На следующее утро испанские газеты отзываются о нас очень доброжелательно, а на первой странице одной из них помещена вполне удачная фотография нашей группы. Наш успех замечен, и нам предлагают еще неделю выступлений в Бильбао. Я так воодушевлен, что на радостях делаю попытку поднять нашего промоутера, который весит около трехсот фунтов. Через несколько секунд меня пронзает мучительная боль. Какой-то ужасный спазм скрутил мне поясницу. В течение тех четырех часов, которые занимает у нас дорога до баскской столицы, каждая выбоина на шоссе заставляет меня сгибаться от боли, проклиная свою собственную глупость. Джерри — участливый, как всегда, — напоминает мне, что вечером нам предстоит выступать, причем играть мы должны не хуже, чем в Сан-Себастьяне. Я пытаюсь сосредоточиться на голубой горной цепи, которая пробегает за окнами автомобиля, пока наша маленькая автоколонна движется на запад. Несмотря на боль, какая-то часть меня хочет только одного: продолжать движение, переезжать из города в город, давать концерт за концертом, не думая, что будет потом, и это представляется лучшим противоядием от оседлой жизни, которая может легко захватить меня, стоит ей только это позволить. Вероятно, образ именно той поездки вселил в меня настоящую страсть к путешествиям, которая вот уже двадцать пять лет носит меня по свету. К тому моменту, когда мы заканчиваем установку своего оборудования в помещении маленького клуба, я едва держусь на ногах. Надевая ремень бас-гитары на свое левое плечо, я почти сгибаюсь пополам от боли. Мне совсем не хочется провалить выступление, подвести группу и промоутера, который поселил нас в своей большой квартире. Это, как я уже говорил, крупный мужчина, который чувствует долю своей вины в том, что со мной случилось. В Бильбао у него есть свой клуб и свой книжный магазин. Кроме того, он довольно заметная политическая фигура. В этом районе Испании существует некое полулегальное политическое движение, о котором нам рассказывают, хотя мы и не понимаем всех исторических и культурных составляющих происходящего. Местные жители говорят о гражданской войне и бомбардировке Герники так, словно это было вчера, а гражданская гвардия Франко воспринимается многими почти как оккупационные силы. Ужасающая агрессия, накопившаяся за последние годы, вот-вот выплеснется наружу, и любой разговор о политике вызывает тревожное чувство, но с нами обращаются предельно вежливо и гостеприимно.

Жена промоутера, увидев, что я страдаю от сильной боли, дает мне две таблетки валиума. До выступления остается час, а мне все не становится легче, однако в момент выхода на сцену я чувствую себя уже намного лучше, но лишь до той поры, пока не открываю рот. Поначалу слушатели выглядят ошеломленными, а потом немного удивленными, как будто решили, что английская группа, на которую они пришли посмотреть, изобрела какие-то новые странные формы в искусстве. К своему ужасу я обнаруживаю, что не могу контролировать высоту ни одной из тех нот, которые пою. Против моей воли голос поднимается, опускается, срывается, как сумасшедшая полицейская сирена, превращая пение в катание на американских горках, где нелепые глиссандо сочетаются с атональной какофонией. Несколько особо чувствительных слушателей затыкают уши, другие — смеются, а некоторые очень серьезные личности явно считают, что так и задумано. Я оборачиваюсь к остальным членам группы и вижу их помрачневшие лица. Происходящее вовсе не кажется им забавным, да и особого сочувствия они ко мне не испытывают. «Это наркотики», — беспомощно пытаюсь пошутить я в промежутках между куплетами. Мы кое-как добираемся до конца злополучной песни, и Ронни на всю оставшуюся часть выступления берет на себя обязанности солиста. Мне ужасно стыдно, и я отправляюсь в постель, как только заканчивается наше слегка урезанное выступление.

Через несколько дней, в рамках того же баскского фестиваля, состоится большой концерт на побережье под открытым небом. Здесь мы обретем свою прежнюю форму, несмотря на то что играть нам придется при чудовищных раскатах грома и сверкании молний, под сделанным второпях и абсолютно бесполезным навесом, который должен прикрывать сцену. После первых трех песен небеса разверзлись, небосвод прочертили яркие молнии, осветив его и превратив в купол, нависающий над окрестными холмами. Мы все вымокаем до нитки, как и наши зрители, которые как безумные танцуют под струями дождя, радуясь случаю встретить это стихийное бедствие в такой большой и веселой компании. У нас же нет другого выбора, как только продолжать играть, потому что прекратить шоу сейчас, в атмосфере такого дикого восторга, будет невежливо и малодушно. При этом я прекрасно осознаю, каким опасным может быть электрическое оборудование, если боги решат, что ты являешься подходящим проводником для разряда в миллион вольт. Пару лет назад меня сильно ударило током на сцене, когда я аккомпанировал какому-то комическому артисту в ночном клубе. Мне повезло тогда, что я остался в живых. Я хорошо помню, как смеялись зрители, когда меня бросило на пол. Они решили, что это часть представления. Увы, это было не так. С тех самых пор я начал относиться к пению как к своего рода молитве, и в тот вечер в Испании мое пение было обращено к небу. В нем сгустилось столько энергии и сосредоточения, что в конце концов оно умиротворило богов. Гроза стихает, и ее рокот раздается где-то в отдалении. Мы спасены, но наше оборудование безнадежно промокло под гигантским, но совершенно бесполезным брезентовым навесом. Вот теперь, после стольких злоключений, его действительно не отличишь от походного снаряжения. У нас нет денег на его замену, мы можем только молиться, чтобы оно успело высохнуть ко времени нашего возвращения в Англию.