Распутин. Почему? Воспоминания дочери

Поступая так необдуманно (вернее, не в силах поступить иначе), Акулина стала предметом сплетен, затянувших в свою паутину отца. Недоброжелатели зашептали по салонам, что отцу удалось привязать к себе девушку после того, как под видом врачевания он изнасиловал ее в келье монастыря. И никого из тех, кто смаковал подробности этого в высшей степени гнусного измышления, не волновало, что ложь легко выйдет наружу при малейшей попытке непредвзято вникнуть в суть события. Достаточно обратить внимание на то, что при исцелении Акулины присутствовала настоятельница и несколько монахинь, так как по монастырским правилам ни один мужчина не духовного звания не может быть допущен в келью послушниц без свидетелей. Существует и соответствующая запись, о которой я упоминала. Но кто слушает доводы разума, когда ум поглощен злобой и завистью?

Зная, сколько горьких минут доставила эта история отцу, я все же с сочувствием отношусь к несчастной Акулине. Возможно, потому, что именно ее попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны благовониями. Можно только представить степень страдания Акулины, любящей души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если бы было дано, я бы простила.

А вот другая по роду история, но тоже очень важная для понимания всего происходившего вокруг отца.

Я уже говорила, что отец грамоте обучен был, мягко говоря, не вполне. Первые уроки письма и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем взялся быть (не знаю, по чьей рекомендации) тихий и очень порядочный человек по фамилии Лохтин.

Надо заметить, что имени его я никогда не слышала, к нему обращались «господин Лохтин» или «господин учитель». Отец-то, разумеется, был с ним, как и со всеми другими, на ты и звал просто по имени. Но поскольку он стеснялся заниматься при мне, да и при других тоже, дверь его комнаты во время уроков плотно закрывалась.

Интересно, что когда я спросила, как звали Лохтина, у Анны Александровны, та, всегда чуткая и внимательная, не смогла ответить.

Меня нисколько не удивляло, что все (аристократы в том числе) называли отца по имени и отчеству — Григорий Ефимович. И в голову мою не приходила мысль, что, учитывая разницу в социальном положении нас — крестьян Распутиных — и их — представителей лучших семей Российской империи, это странно. И только когда я силилась узнать имя «господина учителя», я поняла — он как личность не существовал даже для добрейшей Анны Александровны. Но насколько же она и все другие подпадали под силу натуры отца, если даже в разговорах с третьими лицами называли его — сибирского мужика — по имени и отчеству.

Зато имя жены господина учителя я знаю очень хорошо. Ольга Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и подавно, но, как я бы сейчас определила, прелесть глупости, несомненно, изобиловала. Анна Александровна называла ее пустышкой и прилипалой, но на первых порах не видела в ней ничего дурного или опасного.

В отличие от бедной Акулины, страстно любившей отца, но не смевшей сказать ему об этом (впрочем, слова в ее случае были ни к чему), Ольга Владимировна не чинилась. Привыкнув кружить головы сослуживцам мужа, она рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.

Приемы у Ольги Владимировны были, как ей казалось, более утонченными по сравнению с Акулиниными. Но, честное слово, выглядели они намного отвратительнее. Она приходила к нам в дом, надушенная самыми сильными духами, которые только можно было найти, в декольтированных платьях, подчеркивавших прелести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.

Но все было тщетно.

Как-то раз она сказала отцу, чуть не плача, что ее муж болен. Она прекрасно знала, что отец не оставит без внимания человека, которому был обязан.

Отец пришел к Лохтиным в назначенное время. Его встретила Ольга Владимировна, одетая в прозрачный пеньюар. Она ввела его в маленькую гостиную, и не успел он спросить о здоровье мужа, как она сбросила свое единственное одеяние и обняла его. Захваченный врасплох неожиданным нападением Ольги Владимировны, отец сдался, так как его стойкость была подорвана многомесячным воздержанием. (И снова: «Ах, враг хитрый…»)

Настал час Ольги Владимировны. В ее хорошенькой, но не твердой умом головке все перепуталось.

Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем происшедшем, добавляя от раза к разу немыслимые детали. В конце концов она договорилась до того, что отец есть Господь Бог, а она сама — воплощение Пресвятой Девы.

Отец казнил себя за минутную слабость, но сделанного не воротишь.

Вошедшая во вкус и находящая живую поддержку в салонах «бриджистов», Ольга Владимировна хотела продолжения. Отец же запретил принимать ее в нашем доме.

Тогда Ольга Владимировна приняла на себя новую роль — соблазненной и покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.

Над Ольгой Владимировной потешались уже в открытую. Вскоре перед ней закрылись все двери. Кто-то надоумил ее просить защиты у Илиодора. Если бы она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!

«Скромник» Илиодор уже давно посматривал на Ольгу Владимировну совершенно недвусмысленно, и теперь ему представилась возможность «вкусить сладких плодов».

Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства и защиты.

Вынуждена признать — отец сам дал козыри в руки своему непримиримому врагу. Как же — Распутин называл его, Илиодора, лицемером! Ну, и кто же теперь лицемер?

Илиодор не подумал о том, что не отец, а он сам желал Ольгу Владимировну. И что свидание, ставшее ловушкой для отца, было хитро подстроено.

Распаленный страстью Илиодор накинулся на Ольгу Владимировну и попытался силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В келью постучали. Медлить и не открывать дверь было невозможно. Илиодор оттолкнул Ольгу Владимировну, чье платье находилось в беспорядке. Она упала на руки вошедшим монахам.

Илиодор, весьма склонный к театральщине, правдоподобно разыграл оскорбленную невинность — Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.

Монахи выволокли испуганную, кричащую женщину во двор, сорвали с нее одежду и избили кнутом.

После этого Ольга Владимировна попала в лечебницу для душевнобольных и оправиться от происшедшего уже не смогла.

Когда отец узнал обо всем происшедшем между Ольгой Владимировной и Илиодором, он пришел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец подал жалобу в Святейший Синод. Но, к сожалению, время было упущено. Илиодор, понимая уязвимость собственного положения, опередил отца и первым попал на аудиенцию к епископу Гермогену.

О Гермогене я уже говорила вскользь, когда описывала приход отца в Петербург. Тогда он был в числе самых горячих почитателей отца, называл «Божьим человеком», умилялся со всеми его «разумностью». Именно Гермоген Саратовский был позже одним из тех, кто привлек отца к «Союзу истинно русских людей». Там, в этом поначалу благородном собрании, разыгрались нечистые в финансовом отношении дела. Об этом стало известно отцу, он вмешался. И, разумеется, без всякой дипломатии. Гермоген же оказался впутанным в аферы по самую макушку. Следствие все же провели, как ни старался Гермоген замять скандал. Сам он из-под подозрения вывернулся, а двух его приятелей признали-таки виновными в растрате.

Понятно, что Гермоген сразу же оценил представившуюся возможность отомстить отцу и приход Илиодора счел подарком. Проверять наветы Илиодора он и не собирался, хотя в подобных случаях это делается неукоснительно.

Таким образом началось слушание дела отца. Разбирательство проводилось в вотчине епископа Гермогена — Саратове. Состав суда был подобран соответственно.

Как все происходило, рассказывала мне со слов отца Анна Александровна.