Прямая речь

Но разве невыгодно нам с тобой, что мы в этом спектакле появляемся не вдвоем, а в окружении наших же артистов? Это же моментально ликвидирует в окружающих всякие подозрения. Это же так очевидно, и я надеялся, что ты это понимаешь так же, как и я. Я думал, что ты мой соратник, и мы говорим с тобой на одном языке. Теперь уже никому не придет в голову сказать, что я открыто высказываю свое пристрастие к тебе. Получится, что я думаю обо всех, понимаешь?

Нюсик, пожалуйста, не делай так, чтобы я вынужден был тратить силы и нервы еще и на то, чтобы убедить тебя, что все мои заботы по поводу твоей работы в этом спектакле чего-то стоят. Ты и сама должна понимать, во что мне обходится эта нечеловеческая операция. Будь моим надежным другом, тылом, помощником, верь и помогай. Для того чтобы помочь тебе в творчестве на сто процентов, я вынужден делать еще кучу посторонней работы для других, чтобы ни у кого не возникло мысли, что я работаю только для тебя. Я уж и сам устал от этого «высшего пилотажа», от создавания хитроумных громоотводов, но пока другого выхода нет. Вот видишь как.

Все это время, снимаясь в картине, я писал сценарий, радуясь, что я такой талантливый, что я делаю дело для тебя и во имя тебя, а никто об этом не догадывается. А теперь у меня в душе наступила какая-то разруха, и у меня нет сил взяться за перо, потому что моя Нюся считает, что все мои усилия, в том числе и дипломатические, будут выглядеть пошло. И теперь все достижения в «увязывании» наших личных проблем и общественного мнения, вдруг превратились в минус. Оказывается, все мои «тонкие игры» были никчемны, потому что не породили ничего кроме пошлости.

Ты не представляешь, как я много должен держать в голове, чтобы срежиссировать мою помощь тебе, как рядовой и обычный факт моей биографии, чтобы эта помощь выглядела как ничего не значащая для меня помощь коллеге по театру. Для этого нужно потратить на это много дней и ночей, а потом сделать вид, что мне это ничего не стоило. Пусть все думают, что мне это ничего не стоит, пусть. Но становится страшно, когда так начинает думать твой любимый человек, для которого все это сделано. Страшно, когда он перестает понимать, что это «ничего не стоило» рассчитано на окружающих. Страшно, когда он начинает рассуждать примерно так: «Но ведь он и другим помогает, значит, хочет всем угодить, в том числе и домашним».

Нюсенька, ты прекрасно понимаешь, что я болен, что мне недолго жить, но чтобы сохранить нас от сплетен, я должен сделать кучу вредной для себя работы, создавая миф о том, что я делаю добро не только своей Нюсе, но и своим домашним, и даже своим друзьям, и даже просто знакомым, исключая, конечно, тех, кто поступает по отношению ко мне откровенно подло.

Что же касается домашних взаимоотношений, то ты все об этом знаешь. Неужели мне нужно еще раз говорить тебе то, что ты слышала от меня уже много раз? Неужели это нужно еще как-то доказывать? Неужели я тебе еще этого не доказал? Иногда после наших разговоров на эту тему мне хочется тоскливо завыть, как собаке. В такие минуты я чувствую себя совсем одиноким. Моему любимому человеку, моей Нюсе, мало моей верности, моей любви, моей жизни. Ей еще нужно, чтобы я относился к моим домашним враждебно, только тогда моя Нюся уверится, что наши отношения безопасны.

Но зачем тебе нужна моя жестокость, Нюсенька? Разве моя любовь обязательно требует чьей-то крови? Я не раздвоен. Я — твой. Я — с тобой. Разве я мало предпринимаю для того, чтобы тебе это стало очевидно? Разве ты делишь меня с каким-то другим человеком? Разве между нами есть ложь?

Иногда я думаю, я — один, кругом один. Все чего-то хотят, бескорыстной любви нет. Неужели это справедливо? Неужели все мои старания ничего не стоят? Да, наверное, ничего не стоят, потому что даже моей Нюсе они не кажутся оптимальными. Даже моя Нюся отказывает мне в понимании, помощи, союзничестве. Даже моя Нюся хочет взвалить на мои плечи бремя дополнительных тревог, вместо того чтобы переложить часть на свои плечи. А я все продолжаю надеяться, что Нюся будет моим помощником, что она хоть в чем-то будет мудрее меня, хоть в чем-то великодушнее.

Нюсик, я ведь не требую от тебя объективного отношения к моим домашним, это ни к чему. Но неужели ты не понимаешь, что когда мы наносим удары по тем, кто живет с нами рядом, то мы, в первую очередь, раним и унижаем самих себя. И тут не может быть никаких градаций: один — талантлив, другой — неталантлив, одного можно бить, другого нельзя. Никого нельзя, ибо это часть нашей жизни, пусть уже ушедшая в прошлое, но — часть. И поэтому неразумно рассуждать таким образом: а-а, ты ее защищаешь, значит, ты привязан к ней больше, чем ко мне. Нет, Нюсенька, просто я считаю, что воспитывать друг в друге отвращение к своим домашним — это, значит, оскорблять и не уважать самих себя.

Есть мы, понимаешь, мы с тобой — и это главное. Ты у меня умница, я в тебя верю, верю в твои светлые глазки, они не должны быть недобрыми. Мне без тебя плохо. Снимаюсь, как полный бездарь. Ночами пишу. Не высыпаюсь совершенно. Надеюсь к приезду Сергея Сергеевича добить первые две серии.

Как ты отдыхаешь? Пожалуйста, очень тебя прошу, лечись и отдыхай. А то буду рассматривать твой отъезд в Сочи как побег из-под моего взгляда. Временами неспокойно. Так и кажется, что рядом с тобой появился какой-то коварный соблазнитель, эдакий курортный бездельник, который своей наглой влюбленностью даже не подозревает, что в Москве тебя ждет твой незагорелый, отощавший и надорвавшийся любимый. Целую тебя нежно-нежно.

Я

Нюсюлечка моя, поздравляю тебя!

Видишь, кате выходит: ты здесь, а я в отъезде. Это стало в твой день рождения уже традицией. Буду тебе звонить. Скорее всего, поздно. Тебя же вечером не будет дома. Объявится Петька и позвонит Сашка Стернин. Вкупе с Сережей Львовым это уже вполне мужская компания. Еще раз целую.

Л.

P. S. Я тебя люблю!

Владимир.

Гостиница.

Актеру Леониду Филатову

(телеграмма).

Спасибо за счастье, неразумную щедрость, сумасшедший, любимый муж мой, но не превращай в традицию свое отсутствие в мой день рождения. Сегодня друзьями Доме кино. Приезжай скорей. Без тебя плохо. Люблю тебя. Горжусь тобою. Целую.

Нина

Не сердись на меня, просто два дня сидел у телефона ждал звонка. Естественно, нервничал: все-таки город беспокойный. Не волнуйся, нашего разговора никто не слышал, все были далеко в стороне, иначе я бы не позволил себе задавать вопросы, которые задавал. К сожалению, сегодня съемка «В поисках жанра». Я иду в театр раньше гримироваться и делать билеты для гостей. Не сердись и не гневайся, моя родненькая, просто вникни: ты же знаешь, что ты для меня значишь.

Целую тебя, жду в театре.

Л.

Вчера мне было спокойно и легко. Сегодня уже тревожно. Сегодня уже начался завтрашний день. И сегодня уже необходимо увидеть твои глаза, чтобы понять, что я для тебя существую. Осталось еще восемь часов до того как я тебя увижу, а потом с тобой еще побыть один какое-то время. Сейчас я тебя представляю до последней черточки, и знаю, что никого кроме тебя у меня нет. Целую твои глаза, губы, шею. Люблю тебя. Без тебя плохо, неуютно и скучно.

Родная моя, будь умницей. Не думай ни о чем плохом. Если тебе будет грустно, то и мне тоже. Так что гони от себя все плохие мысли. Целую тебя крепко, моя любимая девочка. Веди себя хорошо, и я тоже буду вести себя как следует. Ладно? (перед Киевом).

Милый мой!