Прямая речь

После этого я начал ощущать, как по спине нет-нет да пробежит какой-то холодок. Ощущение не из приятных. Сразу накатывают дурные предчувствия, в голову лезут нехорошие мысли. Я понимал, что надо бы заняться здоровьем, но времени на это у меня никогда не было.

Откровенно говоря, мне эта тема порядком поднадоела. Я недавно был в «Современнике» на премьере своего «Голого короля», кстати сказать, блестяще поставленном Мишей Ефремовым.

И там ко мне и перед началом, и в антракте подходили люди, протягивали программки, просили расписаться, приятно, конечно, не скрою. Но, уходя, каждый непременно желал мне здоровья. Не хочу сказать, что это раздражало, но… Неужели я настолько безнадежно выгляжу? Понимаю, что жизнь берет свое, и мне все труднее с каждым годом выглядеть на тридцать, но зачем же так откровенно намекать на мой полтинник с хвостиком?

В один прекрасный момент, лет примерно шесть назад, мои почки сказали: «Хватит», — и перестали нормально функционировать. А поскольку они слишком за многое отвечают, в моем и без того не очень могучем организме начались сбои. Впервые я тогда узнал, что такое реанимация, услышал в свой адрес страшное слово — «нетранспортабельный».

Врачи буквально с ног сбились, устанавливая диагноз, даже на рак проверили, а потом во всеуслышание торжественно объявили, что оного у меня не обнаружено. Когда, наконец, добрались до почек, было поздно. Спасать оказалось нечего. Да и я к тому времени был уж «хорош»: токсины из организма не выводились, и он практически весь был отравлен. Я не мог даже пальцем самостоятельно пошевелить.

По-видимому, в моем воспаленном мозгу крутилась мысль, что это мой последний шанс на этом свете, и он выдавал рифмованные строчки как машина. Я их просто доводил до ума, чтобы были читабельны, и надиктовывал жене. В таком тандеме мы и сделали «Три апельсина». Я вообще бесконечно благодарен Нине, если бы не она… Когда после почти полуторагодовалого существования на искусственной почке встал вопрос о переводе меня на донорскую, врачи давали гарантию только на 50 процентов, настолько был ослаблен организм. И тогда Нина дала подписку и практически взяла всю ответственность на себя.

Никогда не думал, что выдержу длительный период беспомощности, так как я человек дерганый, импульсивный. Но ошибся. Когда немощь, которую никто не ждал, свалила меня, было, конечно, ощущение безнадежности. Но я приучал себя к мысли, что уходили люди и получше меня, и никто из них не верещал.

Однажды фиксировали, что я умираю. Было ощущение невероятной легкости. Ни плаксивости, ничего не жаль…

В жизни, в работе много делал не так. И не единожды. Но исповедоваться перед тысячами читателей я не буду. Да и зачем лишний раз об этом говорить, если Всевышний и так периодически призывает меня к ответу то за одно, то за другое.

Не все в этой жизни от нервов. На этот вопрос очень хорошо ответил Занусси: «Жизнь — это смертельная болезнь, предающаяся половым путем». Куда еще яснее? От себя добавлю, что в каждой болезни, безусловно, есть доля нашего участия. И каждому все равно придется держать ответ перед Всевышним. Кому-то раньше и на этом свете, а кому-то — позже и на том. И лучше на эту тему не дискутировать. Просто нужно стараться жить так, чтобы поменьше делать гадостей. И тогда, уверяю вас, все будет нормально.

Допустим, понимал, что исповедовать вдов и бродить по кладбищам — не лучший способ собственного бытия. Но что это так аукнется в моей личной судьбе, доведет буквально до грани жизни и смерти, конечно же, предположить не мог.

Инсульт. Как выяснилось спустя три года — на почве почек.

Болезнь была странная, но кое-как перемогался, еще мог ходить. И вдруг все блокировалось. Почки практически отказали, шла интоксикация всего организма. Если бы не Ленька Ярмольник, который запихал меня в машину и отвез в Институт трансплантологии…

Инсульт — слово страшное, а сам по себе как бы страшен не был, ничего особенного. Речь невнятная стала, реакции заторможенные. Знающие люди сказали: инсульт. Слава Богу, оказался всего лишь микроинсульт. Но меня впечатлило. Потом я как-то свыкся, продолжал работать. Но постепенно выяснилось, что это уже невозможно. Три года я был как бы вне жизни.

Противно мне было это время. И я свою злость попытался превратить в некий сантимент. Злых и без меня много.

Так и возникла идея делать передачу о молодых, безвременно ушедших, которые знали вкус славы, а умирали — пять человек за гробом.

Мне совершенно непонятно откуда брались силы, особенно после инсульта. Последние два года я ведь уже практически не ходил. Нина и мама на коляске возили и по больницам, и в театр, и на телевидение, где я продолжал делать свою программу.

Не знаю, как у меня получалось еще и работать в таком состоянии. Но ведь если ничего не делать, с тоски помрешь.

Посылая болезнь, Бог не наказывает, а испытывает и поправляет. Значит, ты что-то делаешь не так.

Болезнь — следствие и безрежимья, и избыточного количества работы, которую я сам себе назначил, и личных огорчений. И, конечно, того, что сегодня происходит в стране. Так уж мы русские устроены: за все болит душа, слишком много нам надо для счастья.

Я столько раз умирал за это время, что сейчас особого страха не чувствую.

Число испугов в жизни меняется очень сильно. Раньше ты боялся этого, этого, этого. А теперь ты боишься только этого… И немножко — того.

Врачей побаиваюсь. Но я им благодарен — жить так, как они живут, и еще что-то делать…

Первый раз, когда попал в реанимацию, был в ужасе. А когда второй, третий, четвертый, не будем считать, тогда уж я обвыкся.

Однажды я умирал… Было ощущение невероятной легкости. Никакой плаксивости, ничего не жаль, только необычайная легкость. «ТАМ много хороших людей, ТАМ хорошая компания», — влетали в голову какие-то обрывки мыслей.

Когда Леня Ярмольник привез меня в клинику, у меня было полное отравление организма. Я даже перестал вставать, и был до смерти напуган. Надежды на выздоровление почти не было…

Почки пришлось удалять. Тот же Леня Ярмольник устроил меня в клинику, в которую я ездил на процедуры. И он же пригласил женщину, которая нам готовила обеды.

Год я жил, фактически прикованный к аппарату искусственной почки: меня через день возили на диализ. Со мной ездила мама, а до этого Нина и мама вместе. Доставалось им здорово. Я лежал пластом, с двумя иглами неподвижно. Собственные почки не фурычили, а там был аппарат искусственной почки, который чистит кровь. Ужасно тяжко психологически, когда из тебя выкачивают всю кровь, а потом закачивают обратно. Можно так жить всю жизнь, ну, а если в городе смута? Не доехал до больницы, и больше не жилец. Тянулось все бесконечно долго: то не могли найти подходящую для пересадки почку, то мое состояние не позволяло делать операцию, а донорская почка живет сутки, максимум — двое.

Я раньше думал о себе как о личности истерической — быстро говорю, моментально впадаю в панику, но выяснилось, что я терпеливый.

Хотя были моменты, когда я совсем уж отчаивался…

Был период, когда пришло понимание: все… Разумеется, с близкими, с матерью и женой, я на эту тему не говорил. Не мог в ситуации, когда им тяжело, начать плакаться. Какими-то участками мозга я еще держался, но это больше походило на думающий бамбук.