Служу Родине. Рассказы летчика

— Хватит с вас, полетите завтра, — сказал командир решительно. — На сегодня вполне достаточно.

Но я не успокоился и, как у нас говорилось, «выклянчил» полёт.

Фашисты, стараясь использовать заходящее солнце, пытались совершать налёты под вечер. На это я и рассчитывал.

Со всей строгостью предупреждаю Титоренко:

— Дима, смотри только не горячись! Внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более что мы оба устали. Ни на секунду не ослабляй внимания.

— Слушаюсь! — ответил мне «старик».

Вылетели. Пересекли линию фронта на высоте трёх тысяч пятисот метров. Передаю Титоренко по радио: «Смотри в оба!»

Внизу шли бои.

Пристально вглядываюсь в даль, на запад. Дымка от пожаров, пронизанная лучами заходящего солнца, мешала видеть. Появились облака. Направляемся к северо-западной окраине Берлина. Может быть, встретим противника над городом?

Подлетаем к северной части города. Замечаю точки. Они приближаются к нам. Проходит несколько секунд. Всё ясно — идёт большая группа «Фокке-Вульфов-190» с бомбами.

Кричу Титоренко:

— Горка!

Делаем «горку». Набираем большую высоту — метров на тысячу выше вражеских самолётов, прикрываемся разорванной облачностью.

По радио передаю на КП:

— В районе Берлина встретил около сорока «фокке-вульфов» с бомбами. Курс на восток. Высота три тысячи пятьсот метров.

Изучаю боевой порядок противника, взвешиваю обстановку.

Принимаю решение атаковать.

Отхожу от врага далеко на запад, осматриваю воздушное пространство. Не знаю, заметили нас фашисты или нет. Во всяком случае, виду не подают.

Испытываю сложное чувство, хорошо знакомое каждому лётчику перед решительным, опасным боем. Незначительная ошибка, просчёт— и всё будет сорвано, кончено. А мы во что бы то ни стало должны помешать фашистам бомбить наши войска!

— Ну что, ударим, Дима? — спрашиваю Титоренко.

— Попробуем! — отвечает он.

Не знаю, что он чувствовал в эту секунду, но голос у него был спокойный, уверенный.

И наша пара вступает в поединок с двадцатью парами врага.

Атакуем верхнюю группу «фокке-вульфов». Противник не ждал удара. Я выбрал один самолёт, взял его в прицел, почти в упор открыл огонь. «Фокке-Вульф» вспыхнул в воздухе и рухнул на окраину Берлина.

«Хвост» вражеской группы расстроился, боевой порядок спутался. Фашисты заметались и стали бросать бомбы на свою территорию.

Резко взмываю вверх. Ведомый не отстаёт. Кричу ему:

— Держись, старик!

Вижу, в нижних группах вражеских самолётов сохраняется боевой порядок. Наша задача — нарушить его.

Титоренко надёжно прикрывает хвост моей машины. Но некоторые лётчики опомнились — очевидно, увидели, что нас всего лишь двое. Один из «фокке-вульфов» пытается открыть огонь по моему самолёту, но Титоренко сбивает врага меткой очередью.

Стремительно атакуем вражеские самолёты то справа, то слева. Титоренко не отстаёт от меня. Боевой порядок фашистов нарушен окончательно; к тому же у нас преимущество в высоте.

Думаю лишь о том, что надо сорвать вражеский налёт на советские войска. Такого подъёма, как сейчас, я ещё никогда не испытывал. Одна мысль, что под крыльями моего самолёта — Берлин, что совсем близко от него советские войска ведут бои, что мы должны помешать ненавистным «фокке-вульфам» прорваться к линии фронта, придаёт мне силу.

Группы врага редели. Фашисты начали уходить на запад, замысловато перестраиваясь. Но один из фашистских лётчиков оказался «напористым». Смотрю, он под шумок отделяется от своих и идёт к линии фронта, очевидно рассчитывая всё же сбросить бомбы на наши войска. Настигаю его сверху. Он входит в пике и бросает бомбы на свою территорию. На выходе из пикирования я «прошил» его длинной очередью. Самолёт противника взорвался.

Я расслабил мускулы и почувствовал нервную дрожь, которая пробегает по всему телу после напряжённого боя. Как всегда, пересохло во рту — было нестерпимо жарко.

Первая мысль — о Титоренко. Оглянулся — он здесь. Вторая — о самолёте: посмотрел на плоскости — пробоин не видно. Взглянул на часы: бой длился двадцать пять минут. Включил бензомер — горючее кончалось.

— Ну как дела, Дима? — спросил я Титоренко.

— Всё в порядке, — ответил он охрипшим голосом,

— Молодец, старик!

Мы полетели домой. В этом бою я сбил шестьдесят первый и шестьдесят второй самолёты противника. Товарищи, зная о встрече нашей пары с сорока «фокке-вульфами», ждали нас с необычайным волнением. Первым — подошёл к нам командир полка. Я доложил ему о результатах боя. Нас окружили лётчики и засыпали вопросами.

— Хорош был бой! — говорит Титоренко, пожимая мне руку.

Он даже осунулся за этот вылет, но глаза его радостно блестят.

Да, бой был действительно хорош. Нас увлекал неудержимый наступательный порыв, который охватил в эти дни Советскую Армию.

Я вложил в этот бой всё своё умение, все знания, весь опыт. Наша пара вела его исключительно дружно, мы были как один человек.

На следующее утро, тщательно осмотрев самолёт вместе с техником, я уже собирался подняться в воздух для выполнения боевого задания, когда меня срочно вызвали на КП. Оказывается, пришла радиограмма — мне приказано вылететь в Политуправление фронта.

Прилетев в штаб фронта, я узнал, что мне поручается

1 Мая выступить в Москве перед микрофоном от имени воинов 1-го Белорусского фронта.

Я был обрадован и смущён: увидеть Москву в такой день, но и покидать фронт в такое горячее время! Считанные дни отделяли нас от победы, мыслью о которой мы жили все годы войны. Я мечтал встретить этот великий день на боевом посту, в дружной фронтовой семье лётчиков.

В ДНИ ПОБЕДЫ

1. В ЛИКУЮЩЕЙ МОСКВЕ

И вот я в третий раз в Москве. Трудно передать те чувства, которые испытывал каждый фронтовик, приезжавший в те дни в столицу. Сколько раз от имени Родины после незабываемого дня 5 августа 1943 года, дня победы над немецко-фашистскими захватчиками в битве на Курской дуге, салютовала нам столица!

Вспомнилось, как в ноябре 1942 года я, рядовой лётчик, ждал здесь приказа о вылете на фронт, как уже бывалым лётчиком в июне 1944 года получал здесь назначение на должность заместителя командира полка. А сейчас я закрываю свой боевой счёт, и на нём 330 боевых вылетов, 120 воздушных боёв, 62 лично сбитых самолёта.

И когда я стоял у микрофона и от имени воинов 1-го Белорусского фронта благодарил Родину, благодарил великого Сталина за неустанную заботу о нас, фронтовиках, и передавал привет москвичам, я волновался, как никогда в жизни.

…События развёртываются стремительно. Советскими войсками взят Берлин. Фашистская Германия безоговорочно капитулирует. Мысленно переношусь к себе в полк, представляю себе боевых друзей в эти дни всенародного ликования.

Задерживаюсь в Москве — мне будут вручать вторую медаль «Золотая Звезда».

В день Победы я — в столице.

Как хороша была Москва в тот день великого торжества! Улицы в огнях иллюминации. Тепло. В ясном весеннем небе пролетают эскадрильи самолётов и сбрасывают красные, зелёные, белые ракеты.

На улицах так много людей, что они идут плечом к плечу, поют, смеются, говорят друг с другом, словно все они давным-давно знакомы. Военных встречают ликующими возгласами.

Я счастлив — мне довелось увидеть столицу в день Победы, во имя которой я столько раз вступал в смертельный бой с врагом. Только жалею об одном — что нет со мной друзей-однополчан. Пройти бы с ними по праздничной Москве, шагать бы сейчас рядом с Евстигнеевым, Амелиным, вместе с которыми я был здесь в напряжённые ноябрьские дни 1942 года!