Служу Родине. Рассказы летчика

После политинформации мы едем в посёлок, где размещены лётчики. Зорька с нами.

Титоренко смотрит на часы:

— Надо поторапливаться: в столовой нужно быть ровно в двадцать один час.

— А разве сегодня у вас какое-нибудь торжество?

— Нет, у нас каждый ужин обставляется торжественно. Мы должны являться в срок, без опоздания. Эго было заведено ещё прежним командиром полка и вошло в традицию.

Приводим себя в порядок и в 20.45 подходим к столовой. Зорька уже трусит впереди и сама открывает дверь.

На столиках, покрытых белоснежными скатертями, стоят приборы. Ко мне подходит дневальный:

— Товарищ капитан, ваше место вот здесь, рядом с командиром полка.

Садимся. Переговариваемся вполголоса. Титоренко говорит, что ужин начнётся после краткого разбора боевого дня. Между столиками прохаживается медвежонок. Зорьку подзывают то к одному, то к другому столику. Какой-то лётчик шутя кричит:

— Пошёл прочь!

И медвежонок, поворчав, отходит.

— Больше к нему приставать не будет. У него память хорошая, — смеётся Титоренко.

Кто-то подаёт команду:

— Товарищи офицеры!

Все встают. Входит командир части.

— Пожалуйста, садитесь, товарищи офицеры. — Он оглядывает столики и продолжает: — Пусть, по нашей традиции, вновь прибывший, мой заместитель — капитан Кожедуб, коротко расскажет нам о нескольких боях, о том, где воевал, поделится с нами опытом. Ближе познакомитесь в процессе работы.

Для меня это своего рода экзамен. Испытанные лётчики — слушатели взыскательные. Нового товарища они узнают и по рассказам о проведённых им боях и по первому полёту.

Я встаю и делюсь воспоминаниями о восемнадцати месяцах своей боевой жизни, о том, как много пришлось и приходится работать над собой, о своих боевых товарищах и учителях. Однополчане слушают внимательно.

Командир спрашивает:

— Есть вопросы к товарищу Кожедубу?

Вопросов ко мне нет.

— Пожалуйста, садитесь, товарищ Кожедуб, — говорит

Чупиков и тихо добавляет: — Вы лётчикам понравились. Я очень рад за вас… Теперь, товарищи офицеры, — продолжает он громко, — приступим к разбору лётного дня.

Командир сжато разбирает все вылеты и останавливается на особенно удачном вылете пары: Александрюка и его ведомого, Васько. Лётчики, о которых говорит командир, встают.

— Я предлагаю, — заканчивает он, — тост за прибывшего к нам товарища и за лётчиков Александрюка и Васько, отлично выполнивших сегодня боевое задание.

Все стоя пьют за наше здоровье.

— Садитесь, товарищи офицеры. Время ужинать, — говорит командир.

Разносят ужин. Зорька, до того спокойно сидевшая в уголке, бегает от столика к столику. В столовой становится шумно: лётчики смеются над проделками медвежонка.

Командир мне рассказывает:

— Время, затрачиваемое на краткий разбор боевого дня, зависит от количества вылетов. Днём разборы проводятся по группам, а перед ужином, когда все офицеры налицо, я разбираю итоги дня. Порицание или поощрение в присутствии всех офицеров части — очень хорошее средство воспитания. Среди сержантского и рядового состава разборы лётного дня проводит мой заместитель по политчасти.

«Крепкий, спаянный полк, с хорошими традициями», думаю я, и мне хочется скорее вступить в бой крыло к крылу с новыми однополчанами.

После ужина заиграл баян. Зорька с невинным видом загребает со стола булочку и торопливо её уплетает. Медвежонка окликнули. Он бежит, переваливаясь и постукивая когтями по полу. Дружный хохот заглушил звуки баяна — Зорька выкинула какой-то номер.

— Товарищи офицеры, можно покурить. Завтра рано вылетов не ожидается, можно и вечер самодеятельности устроить… Фомин, запевайте!

Сильным, приятным голосом Фомин запел. Лётчики подхватили.

— Хорошо поёт Фомин, — заметил Чупиков. — У него отличный слух: послушает по радио новую песню и к вечеру её исполняет, а через несколько дней её весь полк поёт…

Последние слова песни отзвучали, и командир неожиданно предложил:

— Попросим товарища Кожедуба спеть нам что-нибудь.

Со всех сторон закричали:

— Спойте, спойте, товарищ капитан!

Я даже растерялся:

— Голоса у меня нет, петь не умею.

— Это у нас не принимается во внимание. Поют и танцуют все. Пока не споёте — не уйдёте.

— Я лучше спляшу гопак. Согласны?

Иду вприсядку в стремительном темпе. Вдруг со всех сторон закричали: «Зорька, Зорька!» Кто-то крепко толкнул меня в бок. Раздался оглушительный хохот: ко мне неслышно подкатился медвежонок. Увёртываюсь от Зорьки и вприсядку обхожу комнату — медвежонок за мной.

Я вскочил и повалил его на обе лопатки. Лётчики смеялись, хлопали, кричали «бис». И я почему-то сразу почувствовал себя в кругу родных людей. Неуловимая натянутость, которая всегда бывает, когда попадаешь в незнакомую обстановку, исчезла.

Время шло незаметно. Но вот Чупиков, посмотрев на часы, объявил:

— Товарищи офицеры, наш вечер закончен. Пора отдыхать. Спокойной ночи!

…Титоренко и я пришли в свою комнату, зажгли свет. На одной из постелей кто-то лежит, накрывшись с головой одеялом. Посмотрели — да это Зорька! Положила голову на подушку и мирно спит.

Мы так хохотали, что прибежали лётчики из других комнат. Стали будить медвежонка. Он ворчит, лапами отмахивается и ни с места. Осторожно стащили его и положили под койку. Зорька поскулила немного, видит — делать нечего, и снова заснула.

6. ВХОЖУ В ЖИЗНЬ АЭРОДРОМА

Рано утром меня разбудил толчок. У моего изголовья сидел медвежонок и, посапывая, старательно вылизывал лапу. Пока мы умывались, делали зарядку, медвежонок, не дождавшись нас, помчался в столовую.

Едем на аэродром. Медвежонок примостился на крыше кабины — он тяжёлый, его не сдует. Вид у него важный, словно он понимает, что едем по делу. До аэродрома ещё далеко, но Зорька уже почуяла запах бензина, масла, краски, особый, волнующий запах лётного поля. Воздух, набегая, щекочет ей нос. Она вертит головой, ворчит, возится.

Подъехали. Медвежонок бросился к командному пункту, обежал его несколько раз и тогда только успокоился.

Так каждое утро Зорька приветствует аэродром.

После обеда на аэродроме проводится конференция. Мы расположились на траве под ёлками у окраины лётного поля. Собрались и бывалые лётчики и молодёжь, только начинающая боевой путь. Конференцию ведёт командир полка. Лётчики делятся боевым опытом, обсуждают вопросы теории и тактики, разбирают боевые вылеты.

Один молодой лётчик спрашивает меня:

— Чем объяснить, что вы, сбив сорок пять самолётов врага, сами не были ни разу сбиты?

Вопрос был несколько неожиданным. Я на минуту задумался и ответил так:

— Ничего нового и особенного я вам сейчас не скажу, хотя можно было бы сделать целый доклад. Мы часто будем беседовать с вами о том, какие качества должен развивать в себе каждый из нас для достижения победы. Сейчас отвечу вам вкратце. Я сбил сорок пять самолётов врага, значит не меньше сорока пяти раз хотели сбить и меня. Конечно, на войне всё бывает, но чаще погибает тот, кто боится. Надо морально воздействовать на врага, навязывать ему свою волю. Здесь и должны проявляться моральные качества советского человека, его воля к победе, сила его идейной убеждённости. Надо воздействовать на врага и мастерством, внезапностью — в ней ошеломляющая сила. Нужно использовать все лётно-тактические качества машины и технику пилотирования. В воздушном бою я действую расчётливо, всё взвесив, и в то же время молниеносно. Здесь счёт идёт на секунды. На войне я научился сдерживать ярость, которая овладевает тобою в бою, никогда не горячиться, не терять самообладания.

Лётчики просят рассказать о моей тактике боя, о том, как думаю работать с группой. Делюсь с ними опытом.

Потом мы заговорили о работе пар, слётанности ведомого и ведущего. Каждый рассказывает о своём опыте, и я внимательно прислушиваюсь — порой на земле можно узнать, как будет вести себя лётчик в воздушном бою.