Письма на волю

Пролетарский гимн в зале фашистского суда! Это невероятно! Растерявшаяся охрана ждала приказа.

Судьи бестолково метались.

— Прекратить демонстрацию! — послышался, наконец, окрик дежурного офицера, но его срывающийся голос потонул в мощном хоре.

Революционеры убедительно показали суду, что их воля не сломлена, что недалек тот час, когда трудящиеся Польши сбросят с себя оковы капиталистического рабства.

Получив подкрепление, охрана начала действовать. Полицейские набросились на поющих, осыпая их градом ударов куда попало и чем попало. Люди падали, вставали и снова начинали петь. Охранники вошли в раж. Они выволакивали из зала революционеров, потерявших от гобоев и пинков сознание. Те, кто еще стоял на ногах, плотнее прижимались друг к другу и продолжали петь. Только с последними словами бессмертного «Интернационала» в зале удалось восстановить видимый порядок.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Там, где Висла делает резкий поворот на север, к Балтийскому морю, недалеко от Быдгоща, на высоком левом берегу ее примостился Фордон. Не на всякой карте найдешь этот городок. В годы, о которых идет речь, неподалеку от Фордона проходила западная граница Польши. Достопримечательностью Фордона была женская каторжная тюрьма. Она стояла на главной площади. По одну сторону площади, ближе к реке, — тюрьма, по другую — костел.

Осенью 1928 года в фордонской тюрьме произошло событие, переполошившее ее начальство. Сюда доставили пять опасных государственных преступниц. Раньше здесь отбывали каторгу только уголовницы, и с ними тюремщикам не было особых хлопот. Но политические! А они все прибывали и прибывали, весьма убедительно отражая политическое положение в стране — неукротимый подъем революционного движения трудящихся масс. В камерах мрачного Фордона сидели опытные революционерки и молоденькие комсомолки из Варшавы и Кракова, Силезии и Поморья, Западной Украины и Западной Белоруссии. Когда одиночные камеры были заполнены, тюремщикам не оставалось ничего другого, как содержать в них по две узницы.

В захолустье, близ границы с Германией, в которой к власти все яростней рвались фашистские молодчики, держать политических заключенных казалось надежнее. К тому же в восточных воеводствах, в Варшаве, в шахтерских и текстильных центрах полыхал пожар революционных боев. Там тюрьмы были переполнены участниками забастовок, политических демонстраций, деятелями прогрессивных организаций. Так фордонская тюрьма стала превращаться в каторгу для политических.

С первой группой политзаключенных в Фордон была доставлена Вера Хоружая. После карантина в подвале ее «прописали» в одной из камер верхнего этажа.

Когда за спиной лязгнул замок, Вера осмотрелась. Камера одиночная, узкая, как пенал. Откидная металлическая койка с жидким матрацем, подушкой да грубым суконным одеялом, привинченный к стене, как в железнодорожном вагоне, столик, табурет. Вот и все «убранство».

Против двери, чуть ли не под потолком, — зарешеченное окно. Вера пододвинула к нему табурет. Окно выходило во двор, но, даже встав на цыпочки, она увидела только верхнюю часть высокой каменной стены, окружавшей двор, а за ней, на пригорке, под которым текла Висла, — три сосны. Подумалось: «Три сосны, словно сестры родные — Вера, Надежда, Любовь…» И сейчас же перед мысленным взором появилось дорогое лицо матери. Как там она? Наверное, скучает, плачет, чует материнским сердцем, в какую беду попала дочь… А как подать ей весточку? Как успокоить? Как рассказать ей, что никакие темницы, никакие пытки не сломят ее дочери, которую воспитали, закалили и научили революционной борьбе партия и ленинский комсомол. Как поведать ей, самой близкой на свете, что быть коммунисткой и бороться за свои идеи — это и есть высшее счастье!

Вера отошла от окна и прилегла на койку. Заложив руки за голову, задумалась о той новой обстановке, в которой оказалась и где предстояло продолжать борьбу. В фордонской тюрьме еще не сложился быт политических заключенных, не установлены связи с товарищами на воле, не изучен обслуживающий персонал. Все это предстояло наладить, организовать, изучить. Вера встала с постели и зашагала от окна к двери и обратно. Туда пять шагов и назад пять… Она обдумывала, с чего начать, как и что сделать, кому поручить…

Нет, она уже не узница. Это снова борец, инициативный, вдумчивый вожак-организатор, пропагандист, хороший товарищ…

Ночь. На столе чуть мерцает свечка. Огрызком карандаша на узенькой полоске папиросной бумаги Вера пишет письмо товарищам на волю. Одно из тех десятков волнующих писем, которые друзья заботливо собрали и издали в 1930 году отдельной книжкой, так и назвав ее «Письма на волю». Многие из этих писем дошли до адресатов тайным путем, минуя тюремщиков. Поэтому вместо фамилии автора на обложке книжки стояло: «Польская комсомолка».

«Письма на волю» — яркий, волнующий документ своего времени. Это образец страстной публицистики, горячий рассказ о том, как первое поколение комсомолии под руководством партии закалялось в борьбе с капиталом, участвовало в создании радостной и счастливой жизни трудящихся. Вместе с тем письма раскрывали духовный мир молодой революционерки, ее беспредельную преданность коммунизму, говорили о ее трогательной любви к родным, близким, товарищам, к самой жизни. Не случайно выход «Писем на волю» был встречен с огромным интересом. Книжкой буквально зачитывались. «Из каждой строки, — писала в „Правде“ Надежда Константиновна Крупская, — смотрит на вас человек сильной воли, убежденный революционер, борец за рабочее дело… И столько жизни, молодости, энергии в этих письмах!»

7 ноября 1928 года. Одиннадцатая годовщина Великого Октября. К этому дню ряды политических заключенных значительно пополнились.

— На прогулку выходи!

Загремели засовы у дверей камер, послышался топот ног. Политкаторжанки, как одна, вышли с красными бантиками на груди. Надзиратели только во дворе заметили это.

— Назад, в камеры! — раздался истошный голос начальника тюрьмы.

Прогулка была отменена. Но празднование продолжалось. Послышался «Интернационал». Мгновение — и его подхватили во всех камерах.

— Не позволю! — ревел, бегая по коридорам, начальник, сопровождаемый перепуганной охраной.

В ответ звучал гимн пролетарских борцов.

Дошла посылка. Друзья прислали Вере, как она просила, «Капитал», «Материализм и эмпириокритицизм», брошюру о коллективизации сельского хозяйства в СССР, «Железный поток», сборник стихотворений советских поэтов, однотомник Маяковского. Есть что читать, чем заниматься!

Прогулка. Надо ходить парами. Но вот несколько пар сбились вместе. Женщины чуть ли не наступают друг другу на пятки и о чем-то торопливо переговариваются. И снова — размеренным шагом вокруг двора.

После вечерней поверки литература стала доставляться по намеченному во время прогулки плану. В ход были пущены «кони» — основной «транспорт» политзаключенных (даже полученную официальным путем литературу передавать друг другу запрещалось). «Конь» — это длинная бечевка, на конце ее — мешочек. В него помещалась посылка. Если посылка легкая, то добавлялся груз. Тактика броска была несложной, но требовала ловкости и осмотрительности. При длинной веревке узницы умудрялись спускать или забрасывать «коня» в любое окно своей стороны корпуса тюрьмы. Бросали в тот момент, когда часовой, ходивший вокруг здания, скрывался за углом.

Политзанятия шли на прогулках, во время стирки белья, в часы ухода за больными. Таким же образом малограмотные обучались чтению и письму на родном языке, приобщались к художественной и политической литературе. Всем этим, как и поведением политических заключенных, руководил подпольный комитет партии. Душой пропагандистской работы была Вера Хоружая и ее товарищи, имевшие опыт подполья, революционную закалку. Это Мария Вишневская, Ганя Юхновецкая, Ванда Михалевская, Полина Сташевская. Это друг ее комсомольской юности Мария Давидович. Это Софья Панкова, с которой Вере пришлось еще раз встретиться осенью 1942 года.