Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

А.И. Герцен путались в датировке своих писем и дневников, а, перемещаясь из века в век, такой точный наблюдатель и классификатор времени, король примечаний и подсчетов, с

легкостью исчислявший точную дату бала в Мэнсфилд-парке в одноименном романе

Джейн Остин, как Владимир Набоков, в “Других берегах” путался в дате рождения своего

отца, и даже ученый классик марксизма-ленинизма Фридрих Энгельс в одной из своих

работ дату манифеста об освобождении крестьян, 19 февраля старого стиля, перенес на 15

марта нового стиля, дважды прибавив по 12 дней. В дальнейшем читатель убедится, что у

публикаторов были сильные пробелы в образовании, ну не Львы они были Толстые, прямо

скажем, и не Набоковы, когда принимались за свою фальсификацию. В неизданном

отрывке дневника сама Мария пишет: “Я родилась 12 ноября, но должна была родиться

только 12 января, поэтому мой возраст следует считать от 12 января по старому стилю”.

(Неизданная запись от 12 января 1877 года. Здесь и далее цитаты из неизданной части

дневника будут даваться из книги о Марии Башкирцевой Колетт Конье. См. раздел

“Библиография”).

Думаю, что свидетельство самого героя в данном случае точнее всех остальных. Кроме

всего прочего, Мария Башкирцева по образованию была выше всего своего окружения, ей

можно верить.

Долгое время сама Мария считала, что родилась недоношенной и лишь случайно узнала, что родилась через семь месяцев после свадьбы вполне доношенным ребенком, думается, это случилось в один из семейных скандалов, когда она узнала и про венерическую

болезнь отца до свадьбы и про прочие “прелести” совместной жизни родителей. Чтобы

скрыть факт ее преждевременного рождения, “официальный” день рождения праздновался

всегда на два месяца позже фактического, как мы уже знаем, 12 января по старому стилю.

Когда же произошла подмена года рождения теперь определить трудно, но мне думается, это происходило постепенно. Стареющая дева Мария Башкирцева все время уменьшала

себе возраст. Ведь по тем временам девушка в двадцать пять лет была уже старой девой, засидевшей в девках. Старались и ее друзья. Когда надо было приукрасить легенду о ней, создаваемую при жизни, они еще более приуменьшали ее возраст, о чем она неоднократно

пишет.

Когда после ее смерти взялись за издание ее дневника, еще слишком была жива память

всех ее окружающих, что она умерла в двадцать три года, немного не дожив до двадцати

четырех. Эта цифра была у всех на слуху, о ней постоянно писали в журналах и газетах, поэтому нельзя было разрушать легенду. И ее мать, Мария Степановна Башкирцева, пошла

на сознательную фальсификацию, ведь дневник вышел в свет всего через три года после

ее смерти.

Кроме того, ее дневник теперь начинается якобы с двенадцатилетнего возраста (что особо

подчеркивается издателями), сразу представляя нам вполне зрелого ребенка, и в то же

время придавая непринужденно-детский характер ее первому роману с неким герцогом Г., как он обозначается во всех изданиях дневника. Впрочем, на западе этот Г. давно ни для

кого не является секретом. Это герцог Гамильтон, родовитый богатый англичанин.

Полностью его титул звучал: “герцог Гамильтон энд Брэндон”. Не знаю, правда, точно, какой это был по счету герцог Гамильтон энд Брэндон, 11-й или 12-й, их там размножают

под номерами. (Дорис Ленгли Мо написала роман “Мария и герцог Г.”, выпущенный в

Лондоне в 1966 году, но не переводившийся даже на французский язык. С ним автор не

ознакомлен). С точки зрения приличий того времени, влюбленность в герцога двенадцати-

тринадцатилетней девочки, носящей короткие юбочки и платья, одно дело, и совсем

другое, если за герцогом, взрослым мужчиной, бегает четырнадцати-пятнадцатилетняя

особа.

Конечно, если внимательно читать дневник и знать ее истинный год рождения, то

торчащие хвосты произведенной операции все время вылезают. Например, Мария

Башкирцева обижается на родных, которые дразнят ее, что ей уже двадцать пять. Глупо

думать, что мать прибавляет ей возраст, просто она напоминает ей истинное положение

вещей.

Что же касается места рождения, то во всех изданиях дневника и энциклопедиях

называется село Гавронцы под Полтавой, а в последнем русском захаровском издании

дневника, оно превратилось в село Гайворонцы. Судя по всему село, имело и то, и другое

название, в первом случае от слова “гава”, что по-украински значит ворона, а во втором

“Гайворон”, по-украински - ворон.

Первые годы своей жизни она и провела в этих Гавронцах под Полтавой, а еще можно

сказать близ Диканьки, вспоминая Гоголя, ибо село находилось всего в восьми верстах от

знаменитой Диканьки, имения богатого и знатного Кочубея.

Описание мест вокруг Диканьки оставил нам Николай Васильевич Гоголь:

“Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным

куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и

сжимая прекрасную в воздушных обьятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Всё

как-будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные

песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или

звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые

живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой

только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насе-комых

сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога

сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости.

Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его

чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах... как полно сладострастия и неги

малороссийское лето!”

Это те самые места, где провела первые двенадцать лет своей жизни Мария Башкирцева, не могли все эти картины навсегда не запечатлеться в ее сердце. Почти три года она жила в

отцовском имении, в восьми верстах от Диканьки, остальное время в имении деда по

материнской линии, Черняковке, как пишется в изданиях дневника, но, скорее всего в

Черняховке, после того, как родители разъехались.

Отец Марии Башкирцевой, Константин Башкирцев, был сыном Павла Григорьевича

Башкирцева, столбового дворянина, генерала Крымской войны, человека, как пишет сама

Мария Башкирцева “храброго, сурового, жесткого и даже жестокого”. Всего детей у него

было пятеро, один сын и четверо сестер, теток Марии. С некоторыми из них, например, княгиней Эристовой, мы еще встретимся.

Мать ее, Мария Степановна, урожденная Бабанина, вышла замуж двадцати одного года по

любви, отвергнув несколько выгодных партий. Впрочем, и Константин Башкирцев был

хорошей партией.

Дед Башкирцевой со стороны матери похвалялся, что их род происходит от татар времен

еще первого нашествия. Мария Башкирцева по недостатку образования иронизи-рует над

этим, а напрасно, фамилия ее предков со стороны матери действительно татарского

происхождения, происходит от тюркского слова baba “отец, дед” - уважительное

обращение к почтенному человеку, к старику, встречающееся во многих тюркских языках.

Он был современником Пушкина и Лермонтова, воевал на Кавказе, был поклонником

Байрона, сам писал стихи. “Еще очень молодым, - пишет Башкирцева в предисловии, - он

женился на m-lle Жюли Корнелиус, кроткой и хорошенькой девушке, пятнадцати лет. У

них было девять человек детей”. Так что Мария Башкирцева была на четверть