Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

собственной личности, способного возобладать над стремлением обрести счастье в дру-

гом, например в женщине; возобладать даже над тем, что именуется иллюзией. Это горде-

ливое удовольствие удивлять, никогда не выказывая удивления. Денди может быть пре-

сыщен, может быть болен; но и в этом последнем случае он будет улыбаться, как улыбал-

ся маленький спартанец, в то время как лисенок грыз его внутренности”.

Бодлер хорошо понимал сущность дендизма, потому что сам был денди. Кто-то из его

друзей назвал молодого Бодлера “Байроном, одетым Браммеллом”.

С ним связан и один забавный анекдот. Однажды Бодлер выкрасил свои волосы в зеленый

цвет и пришел в гости, рассчитывая на эффект. Но за весь вечер мудрый хозяин, хорошо

понимавший Бодлера, не задал ему ни одного вопроса по этому поводу. Под конец Бодлер

не выдержал и спросил напрямую, неужели никто не заметил, что у него зеленые волосы.

- Что же в этом особенного, мой друг, - усмехнулся хозяин, - они у всех людей зе-леные.

Не могу здесь не упомянуть и другой анекдот, связанный с именами Бодлера и Бар-бе

д’Оревильи, которые были, не только знакомы, но и дружили до самой смерти Бодлера.

Однажды д’Оревильи напечатал рецензию на книгу стихов Бодлера “Цветы зла”. Бодлер, явившись к нему, притворился, что он оскорблен его отзывом:

- Милостивый государь, в своей статье, вы осмелились коснуться интимных сторон моей

личности, я поставил бы вас в довольно неловкое положение, если бы послал вам вызов, так как вы, будучи правоверным католиком, кажется, не признаете дуэли?

Д’Оревильи отвечал:

- Страсти мои я ставлю всегда выше моих убеждений. Я к вашим услугам, мило-стивый

государь!

Герцог Гамильтон был тоже довольно эксцентричным молодым человеком. Экс-

центричность необязательна для денди, но оттеняет его природу. Как-то на прогулке в

Баден-Бадене огромные доги герцога Гамильтона напугали баденскую принцессу, и ему

было запрещено гулять с собаками. Уже на следующий день герцог появился на промена-

де, ведя на поводке свинью. Вообще-то в подобном эпатаже он далеко опередил свое вре-

мя, он делал то, что возмущало буржуа, такие вещи впоследствии усиленно стали практи-

ковать футуристы в начале 20 века и сюрреалисты значительно позже. Сальватор Дали, например, прогуливался с дикобразом. А Висконти на премьере своего фильма «Леопард»

появился с леопардом на поводке.

Герцог Гамильтон был настолько богат, что мог себе позволить снять на вечер ба-денский

театр, чтобы насладиться “Прекрасной Еленой” в обществе нескольких своих друзей. К

слову о его богатстве: он имел земельный доход 141 000 английских фунтов стерлингов в

год и по доходам (в 1883 году) стоял на девятом месте среди высшей аристо-кратии того

времени в Великобритании, пропустив впереди себя герцога Вестминстерско-го, герцога

Бэклюил Квинсбери, герцога Бедфордского, герцога Девонширского, герцога

Нортумберлендского, графа Дерби, маркиза Бьюта и герцога Сазерлендского. Однако

имена! Надо признать, что у Марии Башкирцевой губа была не дура.

Во Франции к этому времени дендизм как привнесенный извне институт уже прак-

тически умер, но в соседней Англии социальной устройство и конституция еще долго бы-

ли и будут благодатной средой, как пишет Бодлер, “для достойных наследников Шерида-

на, Браммелла и Байрона”.

Понятно, что привлекало людей в дендизме и что привлекало Марию Башкирцеву в

герцоге Гамильтоне. Сущность этого хорошо определил все тот же Бодлер:

“И когда мы встречаемся с одним из тех избранных существ, так таинственно соче-

тающих в себе привлекательность и неприступность, то именно изящество его движений, манера носить одежду и ездить верхом, уверенность в себе, спокойная властность и хлад-

нокровие, свидетельствующее о скрытой силе, заставляют нас думать: “Как видно, это

человек со средствами, но, скорее всего, - Геракл, обреченный на бездействие”.

Обаяние денди таится главным образом в невозмутимости, которая порождена твердой

решимостью, не давать власти никаким чувствам; в них угадывается скрытый огонь,

который мог бы, но не хочет излучать свет”.

В изданным дневнике любовь Марии Башкирцевой представлена как детское увле-чение, но если взять неопубликованные записи и принять во внимание ее возраст в 1873 году, почти пятнадцать лет, то становится понятным, что эта девочка, скорее уже девушка, многое понимала.

“Потом, когда я была в английском магазине, он был там и насмешливо смотрел на меня, как бы говоря: “Какая смешная девочка, что она о себе воображает?” Он был прав тогда, я

действительно была очень смешной в моем коротеньком шелковом платьице, да, я была

очень смешна! Я не смотрела на него. А после, каждый раз, когда я его встречала, мое

сердце так сильно билось в груди, что мне было больно. Я не знаю, испытывал ли кто-

нибудь такое, но я боялась, что мое сердце бьется так сильно, что это услышат другие”.

(Запись от 2 августа 1873 года. В русских изданиях эта запись не датирована.)

Муся носила в то баденское время короткие платья, как девочка, хотя уже в Ницце,

продолжая носить короткие платья, она надевала дорогие украшения, словно взрослая

женщина.

Она и была уже почти взрослой женщиной, а не чистой наивной девочкой, как пы-тались

ее представить. Еще в ее раннем детстве дядя Жорж читал в ее присутствии ее гу-

вернантке m-lle Брэн порнографические книги, вернее то, что подразумевалось тогда под

порнографией.

“Этот монстр управлял и командовал всеми, а иногда забавлялся тем, что читал ужасные

книги m-lle Брэн, моей французской учительнице. Я слушала и понимала...” (Не-изданное, предисловие)

Она уже многое знает про мужчин и это тоже не без влияния беспутного дяди Жоржа. Она

не только мечтает о возвышенном, что не отличает ее от других девушек сво-его времени, но понимает порок и внимает ему.

“Пьянство это тот порок, который я предпочитаю у мужчин. Я хотела бы, чтобы у моего

мужа был именно этот порок, а не какой-нибудь другой. Пусть он напивается как свинья, лишь бы он любил меня и был мужчиной в тот момент, когда не пьян.” (Неиздан-ное, 28

октября 1873 года)

Ей не нравятся наивные молодые люди, она ценит мужчин поживших, опытных.

“Я признаю любовь только таких мужчин, как Гамильтон, потому что они много знают и

много видели. Мальчик двадцати двух лет любит, как женщина. Я была бы горда, если бы

меня полюбил именно такой мужчина, который искусен в любви. А уж если он полюбит, то навсегда. Такие мужчины все испытали, через все прошли, и в конце концов ищут свою

гавань. Я люблю Гамильтона и желаю его еще больше оттого, что он сумеет оценить мою

любовь. Потому что он пожил». (Неизданное, 21 июля 1873 года.)

Думаете, что это пишет девочка двенадцати лет? Конечно, нет, ей уже четырна-дцать и

развита она не по годам. Кстати, когда редактора и родственники исправляли ее дневник, то в течение всего 1873 года все упоминания возраста они исправили на трина-дцать лет, что выглядит довольно глупо, потому что даже по их версии тринадцать лет ей должно

было исполниться только в ноябре.

“Если бы я была мужчиной, то провела бы жизнь в конюшне, на скачках, в тире, немного в

салонах, под окнами возлюбленной и, наконец, у ее ног. Тысячи приключений, преград, невозможных вещей, схваток. Бог сделал меня женщиной, чтобы помешать мне делать те

глупости, которые я хотела бы делать. Все женщины были бы влюблены в меня, а так как, в конце концов, я полюбила бы только одну, то я сделала бы несчастными очень многих”.

(Неизданное, 4 июля 1873 года.)

В какой-то момент она обнаруживает в себе возможность полюбить сразу двоих, и

потрясена этим. Кроме постоянной влюбленности в герцога Гамильтона, появляется новая