Петербург в 1903-1910 годах

Э. С. Монвиж-Монтвид, только что вернувшийся из Харькова и Киева, утверждает, что погромы на юге были организованы полицией и властями. Весьма возможно; кому-кому, а им, жившим только произволом, разумеется, новые порядки не ко двору; конечно, без борьбы сдаться старая власть не могла, но все-таки как-то не верится мне в подлинность, например, одесских ужасов [177]. Что-то уж слишком 16-м веком пахнет!

По городу сегодня расклеены воззвания градоначальника, приглашающие давать мирный отпор группам забастовщиков, ходящим по городу, и тотчас же сообщать о появлении их полиции, которой даны надлежащие инструкции: тон уж несколько поднялся!

Забастовка в общем не удалась. Насколько первая была стихийная и дружная — еще небывалая в мире, настолько эта никуда не годная. Бастует, да и то частями, только Петербург; раздражение на эту забастовку чуть не всеобщее.

6 ноября. Часов около 4-х дня конки прекратили движение: на Васильевском острове что-то неспокойно, улицы полны хулиганами и рабочими; конки на окраинах, за Средним проспектом были забросаны камнями.

Возвращавшаяся около 9 часов вечера наша бонна с Литейного моста видела над Васильевским островом громадное зарево. Вечером по всему городу замечался усиленный наплыв фабричных; электричество то действовало, то вдруг все погружалось во тьму; на Невский проспект опять глядел прожектор.

6 ноября. Вчера начали работать некоторые дороги; газет все еще нет.

7 ноября. Вчера беседовал с Ф. К. Геккером (он же Ф. Плетнев — художник, получивший несколько лет тому назад 1-ю премию на выставке «блан и нуар»), только что вернувшимся с родительского совещания из Ларинской гимназии, где учится живущий у него уже 12 лет племянник.

Передаю рассказ его вкратце.

Вопрос, подлежавший обсуждению родителей, был — когда и как возобновить занятия, но его, разумеется, и не обсуждали, а по российскому обыкновению говорили обо всем, кроме главного.

Один из ярко-красных родителей предложил пригласить на совещание и старост; все согласились. Тогда встала какая-то дама и энергично воспротивилась этому, так как находила невозможным делать гимназистов свидетелями неурядицы и хаоса среди самих родителей. Согласились и с ней. Тем не менее, старост вызвали с тем, чтобы только выслушать их и узнать толком, чего хотят они.

Старосты явились — парни лет 16–17.

На предложение высказаться начали держать речи.

В общем, желания г. г. гимназистов таковы:

1) полная свобода в гимназиях;

2) предоставление им права выбирать учителей и устанавливать способ преподавания.

Т. е., в переводе на общепонятный язык, добиваются полного произвола. Что мальчишки воображают, будто они все знают и сами могут учить других — это понятно: такой период переживает каждый из нас; но что между родителями находятся люди, неспособные уразуметь всей нелепости таких требований — это удивительно!

В заключение отличился и директор. На вопрос той же дамы, «что же, будут или не будут заниматься в этом году», он ответил, что «старшие классы разрешили четырем младшим классам начать теперь занятия». Это «разрешили» — превосходно!

О Витте верного ничего не слышно; несомненно, что-то приключилось с ним, но что именно — неизвестно; толков о нем много: говорят даже, будто бы его хотели арестовать и даже был подписан приказ об этом… Во главе дворцовой партии, по слухам, стал новый главнокомандующий питерскими войсками — великий князь Николай Николаевич [178]. Человек он энергичный и настаивает на военной диктатуре; его поддерживают болгарско-российский мазурик гр. Игнатьев, Штюрмер, Стишинский [179] и Ко.<мпания>. Словом, начеку стоит новое министерство, готовое начать поливать Россию кровью.

Великий князь Николай Николаевич

Возникают русские союзы и общества, в общем в большинстве направленные к умиротворению страны. Первой появилась Партия правового порядка и др [180].

Укорял Д. М. Бодиско за манифест «Священного патриотического союза», написанный исключительно для черного народа и содержащий скверную фразу, призывающую охранять самодержавие. Охранять то, чего уже нет с 17 октября — нелепо, а призывать к охранению простой народ — значит призывать к резне.

Оправдывался, что не он писал манифест.

Конки опять работают.

Сейчас узнал, что за Невской заставой очень неспокойно: вчера там дело дошло до стрельбы, есть убитые.

Был сейчас Э. С. Монвиж-Монтвид и рассказывал о вчерашнем собрании редакторов.

Теперь любопытная минута: даже если бы кто-нибудь и желал выходить по-прежнему, с цензурой, — не мог бы этого сделать. Изданий в СПБ. — 250 (кроме газет); из них только 50 прислали своих представителей, да и тех почти половина пребывала в нерешительности и не знала, как быть с цензурным вопросом: махнуть ли рукой на цензуру, или вести дело по-старому.

Решительнее оказались наборщики; союз их прямо заявил, что они освободят всех от цензуры; собрание наборщиков постановило не набирать ничего, что будет иметь цензурную дату; те же типографии, которые не подчинятся, будут ими «сняты» с работы; на случай же артаченья владельцев, решили бороться с ними частными забастовками и на такой случай образовали фонд, куда уже журналы, издатели и пр. внесли около 15 000. Первая война будет с Каспари, издателем «Родины», жаждущим подчинения цензуре; вторая, посерьезнее, с вдовой Маркса, издательницей «Нивы» [181].

9 ноября. Был у А. Я. Острогорской-Малкиной, издательницы журнала «Юный читатель».

Муж ее, присутствовавший в воскресенье на «польском» собрании, рассказывал с негодованием следующее; в числе ораторов выступили и социал-демократы, и один из них заявил, что наша интеллигенция только примазывается к великому делу, произведенному рабочими, что она не при чем в нем, и смысл его наглой речи был — давайте свои двугривенные и убирайтесь вон. Много литераторов; со стариком Анненским даже сделалось от волнения что-то вроде обморока.

Раздражение против новых узурпаторов — самозваного и неведомого никому правительства — растет сильно даже среди либеральнейших кругов. Действительно — наглость его и его агентов начинает становиться чрезмерной!

Взять хотя бы способ печатания его лейб-органа «Известия совета рабочих депутатов». Ночью врывается в типографию (непременно имеющую ротационную машину) толпа вооруженных револьверами темных личностей, арестовывает находящихся в ней, берет самовольно бумагу и приступает к печатанию «Известий», которые затем увозятся на извозчиках. Так были напечатаны номера в «Сыне отечества», «Нашей жизни», «Руси», «Новой жизни» и др. Третьего или четвертого дня очередь дошла до «Нового времени» и там напечатали 7-й номер — и, вероятно — по крайней мере, таким образом — последний, так как «Новое время» опубликовало об этом происшествии.

Оно, конечно, курьезно, что Суворин напечатал 30 000 революционных листков, но, с другой стороны, такое насилие и грабеж непозволительны!

Брат Малкиной, А. Я. Острогорский, директор Тенишевского училища, рассказывал такой курьез. Являются к нему третьеклассники и просят разрешения собраться.

— Да ведь вы уже собралась, — отвечает он, прикинувшись не понимающим, в чем дело.

— Нет, это не то: мы хотим устроить митинг!

— Какой митинг, о чем?

— Поговорить хотим…

— Да о чем?

— О необходимости у нас демократической республики…