Ринго Старр

Ничего не подозревающая Морин была слегка ошарашена, узнав, что ее Ринго ночные часы от одного концерта до другого проводит вовсе не перебрасываясь в картишки, кидая кости или барабаня по крышке стола под звук гитар Пола и Джона, которые решили показать ему свой очередной опус. Как и от его матери, от Морин требовали продолжать играть в игру «мы всего лишь хорошие друзья», пускай весь мир уже знал, что они вчетвером вместе с Полом и Джейн (не считая капитана арендованной яхты) отдыхали на Виргинских островах. Возможно, из–за того, что он был по уши сыт этой проклятой работой, из–за которой не мог видеться с Мо, Ринго проявил упрямство и отказался играть на первом концерте группы во Франции, заявив, что он никуда не поедет и останется на Эдмирал–гроув; только Брайану удалось уговорить его не делать глупостей.

Роман Ринго и Морин достиг своего апогея, когда Старра вновь положили в University College Hospital — на этот раз на операцию по удалению гланд, из–за которых — после того, как Ринго в очередной раз проквакал свою любимую «Boys» — у него начались проблемы с голосом, и ему пришлось молчать на протяжении нескольких концертов последующего американского турне.

Пока Ричи возлежал на операционном столе, представители средств массовой информации строили всевозможные догадки по поводу того, какая судьба ожидает эти злополучные миндалины. Это правда, что их пошлют одному фэну, который их попросил? А может, гланды выставят на аукцион? Тогда на какой? На карикатуре Карла Гайлза, напечатанной в одной из газет, отец кричит своей дочери, которая дежурит неподалеку от больницы: «Не вздумай тащить их сюда!!!»

Терпение Морин было бы вознаграждено с лихвой, если бы она пришла вместе с Полом и Джорджем, которые приносили Ринго виноград и всячески о нем заботились. Каждое их посещение сопровождалось восторженными воплями, в то время как Морин ходила взад–вперед перед носом Ринго, не замеченная большинством поклонников, которые были настолько увлечены битлом, что не видели ничего вокруг себя. По легенде, Ринго предложил Мо руку и сердце во время одного из этих незаметных посещений, но на самом деле он встал перед ней на колено при большом скоплении людей, когда в очередной раз нарезался в Ad–Lib.

Одним из самых близких приятелей из числа тусовщиков Свингующего Лондона был Кейт Мун, который недавно присоединился к «The Who». Известный шутник и эксгибиционист, он мог устроить форменный бардак буквально из ничего; одна из наиболее «выдающихся» его выходок имела место в Черт–си, когда во время одной вечеринки Мун въехал на своем Rolls Royce Silver Cloud в бассейн хозяина дома. Однако несмотря на то, что такое поведение явно требовало серьезных санкций со стороны группы, увольнять Кейта никто не собирался: он играл, словно осьминог с идеально скоординированными щупальцами. Своей безупречной техникой — настолько быстрой, что за его руками не мог уследить глаз, — он был во многом обязан Виву Принсу из «The Pretty Things», который иногда заменял Муна, если тот был не в состоянии играть, а в 1966 году даже выпустил сольный сингл под названием «A Minuet For Ringo».

Это своеобразное посвящение в очередной раз подтвердило тот факт, что популярность Ринго намного превышала его мастерство. В профессиональных кругах его уважали гораздо меньше, чем, например, бывшего джазмена Бобби Эллиотта или Чарли Уоттса из «The Rolling Stones» («единственный барабанщик, который «лажает» больше, чем я сам»} и Пита Йорка, который вел регулярную колонку в Midland Beat; в ней он давал ценные советы начинающим барабанщикам, основанные на собственном опыте, и критически оценивал каждую новую модель барабанной установки, которая появлялась в продаже. Называя Кейта Муна «Элвином Джонсом поп–музыки», Йорк упрекал Дэйва Кларка — как это делало большинство профессиональных ударников — за грубые барабанные трюки, явно рассчитанные на дешевую популярность; особенно это было заметно в ранних хитах «Five».

Кларка часто обвиняли в том, что не он играл на своих собственных записях, хотя он обладал достаточным мастерством, чтобы сделать это самому. Точно так же, когда общественность каким–то образом узнала о причастности Энди Уайта к записи одного из синглов «The Beatles», а также на том основании, что Тони Шеридан пригласил словоохотливого сессионного барабанщика Бернарда Перди из Нью–Йорка, чтобы «подчистить» гамбургские записи бит–лов, многие предположили, что Ринго не играл на записях своей группы. Играя с Николом в Австралии, Пол, возможно, слегка переусердствовал, заявив: — Он (Джимми), конечно, классный парень, но мы не можем обойтись без Ринго во время сессий звукозаписи, иначе все дети будут знать, что его нет на том или ином диске.

Уникальность звучания ударных у «The Beatles» была отчасти обязана экспериментам Джорджа Мартина с акустикой, когда каждый новый нюанс давал свой неповторимый звук. Например, Мартин накрывал тамтамы губкой или даже одеялом, чтобы достичь, как он выразился, «эффекта пудинга».

— Из–за этого мои удары звучат глухо, — рассказывал первый испытатель этого эффекта, — я всегда хотел, чтобы мой малый барабан звучал как тамтам, а не как эти трескучие джазовые барабанчики.

В противоположность стилю Принса и Муна манера игры Старра — как, собственно, и Чарли Уоттса — выделялась скупостью выразительных средств («Я пытаюсь не двигаться на протяжении всей песни, стараюсь ничем не украшать свою партию, чтобы она оставалась как можно более простой»). Как викария, который стесняется своих собственных проповедей, «от барабанных брейков меня бросает в холодный пот. Из–за них у меня случаются провалы в памяти».

Пускай множество ударников могли бы справиться с битловскими барабанными партиями не хуже Ринго, именно он был в группе связующим звеном и задавал общий темп. Когда Джон, Пол и Джордж передавали по кругу косячок марихуаны, который им скрутил Боб Дилан — сразу после того, как они познакомились в 1964 году, — Ринго не колебался ни секунды и присоединился к остальной троице; его сияющая улыбка во время очередной затяжки свидетельствовала о том, что этот наркотик абсолютно безвреден. Когда Леннон после долгих колебаний все же согласился пройти сквозь мрачную приемную британского посольства в Вашингтоне с ее развевающимися флагами, в этом была целиком заслуга Ринго, который предложил ему «пройти через это вместе». Джон, Пол, Джордж и Ринго предстали полными идиотами перед мужами из Министерства иностранных дел, облаченными в строгие костюмы; эти снобы каждой своей репликой показывали свое превосходство над «The Beatles», под их внешне вежливыми замечаниями скрывались откровенные нападки на ребят, к ним обращались, как к таксистам. Но даже после того, как одна дама подошла к Ринго и отрезала маникюрными ножницами его локон, он внутренне вскипел, но не выказал никаких эмоций, когда эти «милые, вежливые люди» попросили подарить им какие–нибудь сувениры.

— Какие глупые! — возмущался Ринго после приема. — Они боятся признать, что они такие же, как мы. Эти господа считают, что нельзя допускать и мысли об этом.

Так же иногда вели себя мэры, топ–модели и некоторые «деятели» шоу–бизнеса; им приходилось переступать через себя, чтобы сфотографироваться с этими «деревенщинами» из Ливерпуля, которые почему–то завладели умами миллионов. Несмотря на его озадаченное «Вивьен кто?», когда Ринго предложили познакомиться с ней, тщеславная Вивьен Ли все же выбежала, чтобы крепко пожать руку Старра до того, как затихли щелчки фотоаппаратов. Ребятам доставляло огромное удовольствие оскорблять таких типов, как «эти тявкающие американские диск–жокеи в пестрых рубашках», каждый из которых именовал себя «пятым битлом». Из–за того, что Ноэль Ковард позволял себе язвительные замечания в их адрес, «мы считали его злорадным стариканом, — вспоминал Ринго, — ну и мы решили вести себя как злобные маленькие дети. Типа, «мы не хотим с тобой встречаться, потому что ты говорил о нас гадости». Когда классический пианист Артур Рубинштейн пригласил их к себе в номер, который располагался как раз напротив апартаментов «The Beatles», Ринго в ответ с иронией предложил встретиться «где–нибудь не посреди улицы».