Огрызки жизни или Дневники (СИ)

Это о Свете писал Фромм: "...человек, не освободившийся от материнской связи, не способен действовать самостоятельно, он чувствует себя слабым и впадает во все возрастающую зависимость, пока для него не будет больше возврата". Мать, Светлана Анатольевна поселила ее в своем мире, мире страхов, мире комплексов. Поселила в мире, в котором невозможно родить, невозможно подняться. Нельзя подняться в мире страхов, в мире комплексов. Поняв это на фактическом материале, мать позволила ей уйти ко мне. На время. На стажировку. И Вера родила. И поняла, что слабый может родить. От сильного. Может управлять людьми. Как сильный. Поняла и вернулась к матери, вернулась в мир, в котором ручьи стремятся к горькому морю.

Этот дом, эта тетка..."  Эта тетка...  Элеонора Зелековна. Не хотел я вставлять ее в свое и без того нервное повествование... И вы поймете почему. Дело в том, что в дачный сезон, примерно с середины апреля по ноябрь, одну комнату в доме занимала тетка Светы. С мужем. И нам со Светой частенько приходилось дожидаться, пока они улягутся спать - Матрасыч мог в любой момент демонстративно, по хозяйски, пройти на большую веранду через комнату, в которой стоит наш диван. У них часто бывают гости, у тетки на все надо спрашивать разрешение, в том числе и разрешение посадить дерево или построить для Полины качели и песочницу в саду. Я многократно предлагал в целях мирного сосуществования разделить дом и участок, но получал отказ так или иначе аргументированный. Пожив в этом доме с полгода, я кристально ясно понял, что рассматриваюсь всеми (и Светой тоже) как личность, стремящаяся наложить лапу на их недвижимость посредством перестройки и модернизации. Свету-то я понимал - она была четвертой по счету моей законной супругой... И маменька ей нашептывала, что я на ней не остановлюсь. Но от понятия этого толку все равно не было - без охов, вздохов и косых взглядов тетки с мужем и тестя с тещей я не мог ни выложить кирпичом тропинку до калитки, ни постелить на кухне линолеум, ни оборудовать мезонин под летнее жилье...

 Интересные они люди. Элеонора с Матрасычем-Макарычем. Работа у них знаменитая. Всю жизнь ракеты строили. Она строила, а он их тряс их части на испытательном стенде. Старался к ним притереться, старался, да не получились. По объективным причинам не получилось. До моей женитьбы на Вере они всем в Болшево заправляли, а меня в штаны не заправишь. Не принимали они меня за своего. Смотрел я, наверно, как-то не так. Да, смотрел. Мне, человеку с провинциальным прошлым, действительно было интересно понаблюдать за людьми, которые небо с землей связывают. Как поэты, но материально. Которые Гагарина в космос отправляли. И сотню других кораблей с сотней других космонавтов. Смотрел, смотрел и увидел людей, которые делали все это, чтобы заработать небольшие деньги, чтобы накупить на них продуктов и водки, чтобы посидеть за столом в непринужденной обстановке, чтобы съездить в Среднюю Азию полюбоваться на азиатов и поесть сладких дынь... Да, смотрел и понял в конце концов, что корабли летают в космос не благодаря людям, а вопреки им. У Элеоноры с Матрасычем в комнате такой срач. На его кровать штукатурка из дыры в стене сыплется, она, когда спать ложится, голову пригибает, чтобы в паутине не запутаться... А что в доме было до моего переезда? День я мусор выносил, два - пыль вытирал, три - люстры с мебелью мыл, четыре - потолки черные белил, и, не поверите - целых две недели мышей ловил. Триста пятьдесят с лишним штук поймал! Это было что-то! Такого азарта охоты я вовек не испытывал. По две штуки в одну мышеловку попадали, а всего их три у меня было. Только и стучали - трах да трах - с утра до вечера. Я добычу, в особенности ту, которую на чердаке ловил, на крышу большой веранды из окна выбрасывал и, представляете, мыши через два дня и метра не пролетали - вороны так наловчились, что их практически на лету ловили. Вот такие вот люди у нас землю с космосом связывают... Один известный человек, кажется, это был бывший мой директор Лебедев, говорил, что только жесткая бездушная, может быть, даже бесчеловечная система организации, только проверка и перепроверка всего и вся приводят к тому, что корабли, в конце концов, уходят от земного притяжения. Но это космос, бог с ним... Он не очень-то и нужен. Очень даже запросто на Земле можно жить...

Полина здорово выросла. Не могу насмотреться. Смотрю и пытаюсь увидеть, какой она будет в юности. Наша жизнь ведь так устроена, что так себе женщине в ней сплошная тоска. А если и моя дочь так себе вырастет? Она уже постаралась - ударилась лбом об батарею парового отопления. Со всего маху. Чуть не умер, когда в травмпункт ее вез. Трясся весь. А там хирург с кислым лицом. Как будто его от важного дела оторвали. От кроссворда или от медсестры. Мог бы аккуратнее шов наложить. А после кроссворда или медсестры он получился очень уж заметным. Надо будет ей сказать: будешь шрам прятать - увидят все. Откроешь - примут за изюминку. И вообще, надо ее научить, что главное в жизни не то, что ты значишь и сколько стоишь, а как себя ведешь, и что из себя изображаешь. Сравнить хотя бы мою мамочку и тещу. Отличаются они как небо и земля. На Веру Юрьевну посмотришь - прямо генерал-фельдмаршал. А моя мамочка, простая, кипучая, трудно найти среди ее родственников, друзей и знакомых человека, ей не обязанного. Нет, она просто прелесть. Вся в меня. Я всю жизнь в истории попадаю, и она тоже. С самого детства. Однажды, в шестнадцать лет, с подружкой всю ночь в глубокой яме с известкой просидела. Хотели на танцы, денег не было, и через забор полезли. В низких широтах рано темнеет, они и не заметили, что внизу яма, фанерками прикрытая. Сиганули разом и аккурат в нее попали... А стенки скользкие, гладкие, вот и просидели, пока сторож их утром не услышал. Это из-за мамочки я стал геологом. Такие истории на кухне слышал! Иванов в лавине поломался, Сидорова сель унес, Петрова в штольне завалило... И так далее... Сплошная романтика. А эта история? В августе 1952 года она с начальником отряда Олегом Чедия проезжала кишлак в Ягнобской долине. Кишлак только-только выселили - в хлопкосеющих районах требовались рабочие руки. И выселили неожиданно - приехали ночью на грузовиках, загнали людей в машины и увезли в смертельные для горцев, знойные долины. В домах остались вещи, в курятниках кудахтали голодные куры. Так вот, Чедия ехал впереди, мамуля за ним... Только-только выбрались из кишлака на вившуюся по обрыву узенькую тропку, и вдруг на мамину кобылу что-то сзади бросилось. Мама оглядывается - о, ужас! - над ней навис огромный черный жеребец - оскаленная пасть, дикие глаза, машущие передние копыта! Прыгать нельзя - внизу обрыв, жеребец мощными толчками надраивает кобылу... И четкий крик-приказ Олега: Пригнись!!! И тут же, не успела прикоснуться побелевшей щекой к вмиг вспотевшей кобыльей шее - сухой револьверный выстрел. Один. И бедный жеребец застыл, ничего не понимая, медленно осел на задние ноги, сполз бурдюком с тропы и покатился вниз, в ревущий от восторга горный поток... А эта история? Однажды мужчины ушли на выкидку, а ее, студентку, беременную мною, оставили со стариком-поваром в базовом лагере, он в яблоневой роще стоял. Ночью пришла огромная медведица с двумя пестунами. И до утра они чавкали в палатке повара. Когда звуки стихли, едва не поседевшая мамуля решилась посмотреть, что осталось от бедного кашевара. И увидела, что звери, сорвав поварскую палатку, и оттащив ее в сторону, ели сгущенку из обычных тогда пятилитровых банок. А повар, безумный, не узнающий, нашелся на верхушке яблони, развесившейся над местом медвежьей трапезы. А этот случай? Привезли ее в кишлачную больницу с приступом аппендицита, переодели в солдатское белье и на стол положили. Заморозили, что надо, и хирург со скальпелем появился. Маленький, черненький, с бельмом на глазу, с руками скрюченными - у такого семечек на базаре купить побрезгуешь. Мамуля, как увидела его, соскочила со стола насмерть испуганной кошкой и прочь убежала, отца с собой прихватив. Средняя Азия тогда еще дикой была, и молодой девушке появляться в кишлаке в нижнем белье ну никак нельзя было, камнями могли побить. И что придумывает моя маменька? Она ведет моего папулю в ближайший общественный сортир общесоюзного образца и просит поменяться одеждами. Почему? Ну, сами понимаете, если бы отец зашел в чей-нибудь дом и попросил одолжить ему женскую одежду, его бы никто не понял. Папуля сидел над зловонным очком сутки (штаны натянуть не мог, размер был мелковат), потому как мамочка, найдя добрую женщину, переоделась в ее халатик и тут же в ознобе свалилась. А добрая женщина нашла машину и отправила, беспамятную уже мою мамочку в экспедиционную больницу, в которой хирург был хоть и не лучше кишлачного, но представительный и без бельма. Следующим утром у маменьки моей швы чуть от смеху не разошлись... Когда она узнала, где ее молодой человек ночевал... Вот такая вот моя мамочка. Ей за шестьдесят, а она бегает, как девчонка, вся в делах и заботах. Всем помогает, со всеми дружит, со всеми ссорится. Столько можно было бы о ней вспомнить... А что рассказывала о себе высокомерная Вера Юрьевна? Только то, что родилась в Германии и у матери была служанка... Всю жизнь проработала на одном месте... Никому не обязана, ей никто не обязан, со всеми одинакова. В одном они похожи: обе как натянутые струны. Но одна струна свыклась с прикосновениями людей и жизни и не мыслит себя без них, а другая... Другая струна под напряжением. Не влезай, убьет!  По дороге домой думал об этом полковнике... Почему он стал таким? Почему всяким жуликам позволяет с собой так разговаривать? Почему глаза прячет? И куда офицерская честь его подевалась? И куда она вообще подевалась? Год назад я генерал-майора в отставке обыскивал: прямо напротив поста ВАИ по карманам и за пазуху лазал. А он стоял, вечно пьяный, и довольно улыбался... Было это под Новосибирском, я туда к дяде Эдгару ездил, он директор одного известного санатория. Как-то вечером накушались мы шашлыков и водки с ним и этим бывшим генералом, директором другого санатория, накушались до поросячьего визга и поехали в генеральский удел продолжить. А по дороге дядя обнаружил, что у него пропал бумажник с крупной суммой денег. На меня он, конечно, подумать не мог, а в шашлычной мы сидели в отдельном кабинете, и никто к нам не входил. И дядя напустился на этого опустившегося генерала - ты, мол, взял больше некому! Остановил машину прямо на посту (генеральскую машину в тех краях все знали, он мог хоть задом наперед и зигзагом ездить), и попросил меня обшарить карманы обвиняемого. Я попытался отказаться, но Эдгар был непреклонен. Я знал, что с выпившим дядей лучше не связываться, лют он пьяный, да из газет знал, что генералы частенько на руку не чисты. Ну, и начал нехотя обыск. Вот кино было! Представьте, ваишники в касках, вооруженные, глазами нас сверлят, а я посередине дороги генерала шмонаю... И, вот, дикий случай, нашелся ведь бумажник во внутреннем кармане его пиджака! Мы все мгновенно отрезвели, дядя даже отрезвел. Стоим, друг на друга растеряно смотрим, не знаем, что и сказать. Но детектива из этой истории, слава богу, не получилось, получилась трагикомедия. Генеральский шофер вышел из машины, закурил, посмотрел на темнеющее небо и сказал усталым голосом человека, все повидавшего на своем веку: - Вы пиджаками поменяйтесь, и все будет в порядке! Короче, через минуту мы ехали, заливать несостоявшийся инцидент водкой - не крал, оказывается, генерал кошелька, просто одел по пьяни пиджак моего дяди... Вот такие у нас попадаются генералы и офицеры... И думаю, что не их тут вина. Просто офицерская честь, как и многое другое, сверху регулируется. Если высший генералитет то там, то здесь с судьями и прокурорами за свою свободу воюет, тем не менее, продолжая дачи царские строить и самолеты с женами на моря гонять, то о какой офицерской чести может идти речь? Не нужен институт офицерской чести такому генералитету... Еще заложит с потрохами какой-нибудь благородный лейтенантик... А чтобы и мысли в головах об этом не было, журналистов показательно взрывают. А вот раньше... Раньше, похоже, было другое. Я где-то читал, как командующий русскими оккупационными войсками во Франции перед уходом своих орлов на родину, несколько дней по кабакам ездил, долги их выплачивал. И, что самое интересное, выплачивал не из казенного кармана, а из своего... Где сейчас такое благородство встретишь? И сыновнее отношение к Родине?