Покорение высоты

Почему, почему те, кто всегда были его друзьями и соратниками, потеряли веру? Никитин казнил себя этим вопросом, мучительно отыскивая выход из создавшейся обстановки неверия строителей в проект. Задача вставала во всей своей неразрешимой сложности. Раз мастера строительного дела споткнулись на первом же шаге, то одними лишь цифрами расчетов их уже не убедишь. Необходимы какие-то новые невероятные шаги, чтобы не только вернуть их веру и расположение, но, главное, сделать соратниками. Каждая стройка — это большой, хотя и мирный, бой. А может быть, позволить им стать деятельными участниками улучшения проекта? Не бывает так, чтобы в проекте не нашлось ничего, что могло бы быть улучшено. Но сколько ни бился он над этими поисками, они оставались безрезультатными. Проект был выполнен на самом высоком взлете его конструкторского вдохновения, и каждое нововведение уводило башню в сторону примитивизма, нарушало ее гармоническую цельность, утяжеляло ее. Чего стоило одно только требование строителей закрыть железобетоном просторные проемы арок, превратить основание в монолитный колпак наподобие опрокинутой воронки. Другое требование — подвести под основание мощную железобетонную плиту — мало его пугало. Плита будет заглублена в грунт и облику конструкции не повредит.

Но было еще одно непреклонное требование, которое повергало конструктора в смятение. В постановлении комиссии было записано: «Учитывая уникальный характер и особые требования к долговечности сооружения, наиболее правильным было бы основать телевизионную башню на глубоких опорах, опирающихся на скалу». Это требование было равносильно тому, чтобы «закопать» башню на глубину 40 метров, где начинался скальный массив.

Никитин стал искать, искать истово и упрямо, как по-новому решить конструкцию основания, как удовлетворить строителей и не нарушить целостной конструкции башни. Эти новые, кажущиеся бессмысленными поиски привели Никитина… в больницу.

Почти сорок лет укус змеи не давал о себе знать. Николай Васильевич чуть прихрамывал при ходьбе, и это, пожалуй, были все последствия трагического похода в таежный сибирский лес. Не от напряженности работы, к которой он привык, а от нервного непреходящего волнения за судьбу башни на месте старых рубцов открылась на ноге язва и стала с катастрофической скоростью увеличиваться.

В письме на родину от 10 июня 1961 года он сообщал: «Нахожусь в больнице уже второй месяц. Отвратительное состояние от полного безделья… Апатия какая-то. Делать ничего не хочется… Рану лечат всякими мазями, ваннами, кварцем… Дни идут долго, а недели незаметно… Говорят, дали мне Большую золотую медаль на выставке за башню».

В письме чувствуется, что эта награда была конструктором воспринята как запоздалая весточка из недавнего прошлого. Где-то еще остались люди, которые беззаветно верили в нее или просто-напросто не знали, что обсуждение проекта зашло в тупик.

В том же письме из больницы Никитин признается: «Установил, что меня очень терзает это осложнение с башней. Ни на чем другом не могу сосредоточить свое внимание… У меня нет и тени сомнения в правильности проекта. А когда разбор идет без меня, то дело вообще обрекается на провал…»

Заседания комиссии между тем шли одно за другим. Принимались новые заключения и постановления, которые, несмотря на умозрительный характер аргументов, требовали категорических мер, вплоть до того, что… «на виновных наложить взыскание».

Комиссия Министерства строительства закончила свою работу итоговым заключением, в котором проекту был вынесен убийственный приговор. Однако что должно за этим последовать, никто не знал. Более того, осталось ощущение не только нерешенности вопросов, но и какой-то несправедливости. Уж больно настойчиво конструктор и архитекторы, создавшие проект, отстаивали свою непогрешимость и никак не хотели признавать своих ошибок.

Тогда Государственный комитет по делам строительства предложил Академии строительства и архитектуры создать новую комиссию, в которую помимо строителей были бы включены архитекторы и ученые, работающие в области железобетонных конструкций. Академия строительства и архитектуры проявила инициативу, создав не комиссию, а постоянный совет по прочности воздвигаемых сооружений.

А в это время все громче высказывались суждения, что строители убоялись возводить это сложное сооружение, поэтому и провалили проект башни, который приняли прежде. Дело, видимо, обстояло так: приступили к работе, думали, что справятся с ней привычными методами и средствами, а когда поняли всю тяжесть пятисотметровой высоты, отступились.

Соответствовало ли это действительности? И на этот вопрос не найти однозначного ответа. К своей железобетонной башне конструктор Никитин подошел всем ходом событий в развитии инженерной строительной мысли.

Никитин утверждал, что «весь спор сводится к тому, что мои оппоненты считают башню уникальным сооружением и с какими-то особыми требованиями по долговечности, а я считаю ее обычным сооружением, которое можно проектировать по нормам с не очень большими дополнительными запасами».

Николай Васильевич не раз говорил: «Уникальная — согласен. Но если расчеты фундамента правильны, то не все ли равно земле, как назовут стоящее на ней сооружение, уникальным или не уникальным?»

Стиль конструкторского мышления Никитина не складывался в одночасье. Еще в 1955 году, когда сборный железобетон едва начал утверждать себя по всей стране, Никитин писал: «…то, что сейчас делается в жилье, действительно ужасающе бездарно… Вот интересная цифра: на один квадратный метр жилой площади в современном доме идет кубометр железобетона!»

Никитин всегда возражал против суждений типа: укрепить бы нужно фундаменты, а то как бы чего не вышло. Всю жизнь конструктор требовал творческого отношения к этому материалу. Легкость изготовления и низкая себестоимость железобетона не должны, не имели права затушевывать его удивительные, но скрытые возможности, которые Никитин умел подчинить своим целям. Но сложившаяся практика (маслом каши не испортишь) оставалась живучей.

В тех вопросах строительного дела, где не было для большинства строителей абсолютной ясности, где возникали сомнения: выдержит — не выдержит, строители спешили удвоить, утроить толщу бетонного пласта.

И словно бы специально потворствуя этой практике, которая лишала сооружения из бетона всякой связи со строительной эстетикой, не кто другой, как Академия строительства и архитектуры, создает совет по прочности воздвигаемых сооружений. Ни для кого не было секретом, что этот орган с предвзятых позиций отнесется к проекту железобетонной телевизионной башни.

Первое заседание совета было назначено на 17 июня 1961 года. Именно к этому времени конструктор предполагал завершение строительства, которое толком еще и не развернулось.

Нарушив свой больничный режим, Николай Васильевич выезжает в Академию строительства и архитектуры, в свою академию, где он состоит членом-корреспондентом.

В глубине души теплится надежда, что в академической аудитории он найдет достаточное число сторонников своего проекта, который совсем недавно так дружно был одобрен здесь в этих стенах, где царит атмосфера согласия между двумя началами зодчества — художественным и инженерным. Но продолжало смущать название совета, заданность этого названия — прочность. Значит, об этом предстоит разговор и ни о чем другом.

Увидев членов совета, Николай Васильевич воспрянул духом. Здесь были признанные мастера строительного искусства, архитекторы и ученые, лидеры и авторитеты высотного строительства.

Заседание было назначено на 9 часов, но все заблаговременно уже собрались здесь — чувствовалась общая заинтересованность в судьбе башни. Никитин смело подошел к профессору Пастернаку, справился о самочувствии и, услышав в ответ: «Спасибо. А вы?» — сказал:

— В моей истории болезни будет записано, что вы ее виновник. — Профессор, пожав плечами, отошел. Тут последовало приглашение в зал заседаний. Николай Васильевич вошел последним.