Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

По словам Дитрих, Гэвин благополучно доставил ее в Париж на своем джипе — не на белом коне, а потом отбыл. Как все это согласовывалось с уставом и инструкциями Объединенной службы, никогда тщательно не проверялось, но раз это так романтично, кому какое дело? Дитрих разместили в отеле «Риц», где останавливались американские офицеры, высшие должностные лица и отважные военные корреспонденты. Я так и не узнала, что же случилось с аккордеонистом, эстрадной артисткой из Техаса и комиком, но уверена, что и они живы и здоровы.

Я же, двадцатилетняя пьяница, жила с человеком, балансировавшим на грани безумия. Желая доказать, что он абсолютно нормален, мой приятель запоминал наизусть труды Фрейда и Юнга, жадно поглощал книги тех, кто расшифровывал тайны человеческого разума. Его шизофреническая одаренность была феноменальной: проходя психиатрические экспертизы, он мог ответить на любые заданные ему вопросы правильно, в рамках принятого за норму, и блестяще справлялся с любым тестом. Некоторые врачи подозревали у него опасное сумасшествие, но не могли доказать свою правоту законными способами. Другие же были недостаточно сведущи и не понимали, что их надувают. Как-то раз «безумец» протянул мне книгу «Невротический тип нашего времени» Карен Хорни, очень модного тогда психоаналитика, и приказал ее прочесть. Первая популярная книга на эту тему — и все обо мне! Мое святая святых! Потрясающее откровение: совершенно незнакомая мне женщина обнажила мои страшные раны; она все о них знала и рассказала мне без утайки. Это величайшее откровение указало мне путь к спасению: я поняла, что я не одна такая. Раз твое отчаяние можно описать, значит, есть и другие с теми же проблемами. Поняв, что ты одна из многих, становишься терпимее к себе. Внезапная утрата уникальности своего «я» умеряет чувство отвращения к себе. Я жила этой книгой, и ее мудрость спасла меня, буквально спасла. Без нее я в конце концов уничтожила бы себя, я в этом абсолютно уверена, и никогда не узнала бы, какая любовь ждет меня на жизненном пути. Я еще не скоро нашла свой путь, но теперь, по крайней мере, у меня была почва под ногами.

Моя мать продолжала свою войну — песнями, блестками, сексом и сочувствием. Внезапно ее снова отозвали к «Головному 10» — таков был армейский код генерала Омара Брэдли. Дитрих рассказывала, что ее доставили к нему в лагерь в Арденнском лесу. Генерал был бледным и уставшим.

— Завтра мы выступаем на территорию Германии, — якобы сказал он ей. — Подразделение, к которому вы приписаны, — в авангарде. Мы переговорили с генералом Эйзенхауэром и сошлись на том, что вам лучше остаться здесь. Будете выступать перед ранеными в госпиталях и в тыловых частях.

Дитрих хотела войти со своими ребятами в Берлин. Она умоляла Брэдли, но он остался непреклонен.

— Мы опасаемся пустить вас в Германию. Если немцы доберутся до вас, черт знает что случится. А если вы попадете в беду, все обвинения обрушатся на нас.

Вот как она описывает эту встречу в письме к отцу:

Брэдли держался отстраненно, ему было совершенно безразлично мое горячее желание войти в Берлин с первыми частями. Должна сообщить тебе одну очень важную деталь: все генералы очень одиноки. Солдаты разбредаются по кустам с местными девицами, а генералы не могут позволить себе такое. Их постоянно охраняют часовые с автоматами, куда бы они ни пошли — за ними всюду следует охрана. Никогда, никогда им не сорвать поцелуя — ни тайком, ни на людях. Они очень одиноки с самого начала войны.

Дитрих никогда не нравился Эйзенхауэр, и как в случае с Джоном Уэйном, она вечно сочиняла про него небылицы. Я часто думала: в чем причина неприязни? После войны, когда военно-полевой роман Эйзенхауэра раскрылся, мне все стало ясно. Но у генерала Брэдли не было «дамы сердца» за рулем, как у Эйзенхауэра, которая мешала бы Дитрих, но тем не менее ей пришлось волей-неволей тащить за собой в Берлин всю труппу. В Ахене они использовали для представления кинозал. Топлива не было, и здание промерзло насквозь. Немецкий управляющий принес из дома термос и налил Дитрих чашку драгоценного кофе. Другие актеры остерегали ее: кофе, возможно, отравлен.

— Нет, — возразила Дитрих, — они мне зла не причинят.

Выпив кофе, она поблагодарила управляющего по-немецки и спросила, почему он поделился с ней такой роскошью, зная, что она воюет «на другой стороне».

— Да, но вы — «Голубой ангел». О, я могу позабыть, на чьей вы стороне, но забыть фильм «Голубой ангел»? Никогда!

Дитрих не приходилось слышать угроз, только несколько оскорблений. Когда они проезжали разрушенные бомбежками города, немецкое население выказывало ей уважение и искреннюю симпатию, так она утверждала, по крайней мере. Поскольку Дитрих обладала талантом сценариста, все эпизоды с участием ее бывших соотечественников очень сценичны. Они исполнены пафоса, уважения к ней, обожания, и в них совершенно отсутствует ненависть, вполне естественная, если учесть все факторы этой человеческой трагедии.

19 февраля 1945 года Дитрих снова вернулась в Париж. Почему она вдруг там оказалась, почему она попала в Париж за три месяца до окончания войны, еще одна из легенд, еще одно табу. Она прислала отцу меню ресторана. Ему предпосланы ее наблюдения: Можешь себе представить, что едят бедные, если такое ты получаешь в ресторане-люкс. И еще: Если хочешь пообедать, идешь полчаса пешком и получаешь такой выбор! У меня болит желудок от фенола в армейской пище, я должна есть «свежую пищу». Вот так-то! 200 франков за вино — единственный хороший продукт, который можно здесь найти. Всего набегает 680 франков, что равняется 13,50 долларам. Так что если ты прочтешь, что Париж веселится и кругом открылись рестораны черного рынка, не верь. Прошлась она и по «налогу на роскошь»: Какая тут роскошь? Мне больше всего нравится заметка на полях: Жан целый день провел в танке, приехал, чтобы повидаться со мной, умылся и с отвращением ест свой паек.

Я приехала в Нью-Йорк, надеясь найти работу в театре, и почти целый день пребывала в трезвом состоянии. Денег не хватало, и мне пришлось поселиться в квартире отца. Свободное от прослушивания время я посещала Тами. Ее здоровье резко ухудшилось. Мой «многострадальный» отец гонял ее от одного психиатра к другому по настоянию моей «многострадальной» матери, которая оплачивала счета. Один психиатр находил у нее шизофрению, другие — маниакально-депрессивный психоз, паранойю, одержимость навязчивыми идеями, истерию и всевозможные другие тяжелые заболевания — и все из-за неспособности установить один верный диагноз. И пока длилось хождение Тами по мукам, мой отец, твердо убежденный в том, что ей нужна лишь строгая дисциплина, и только тогда она придет в норму, обращался с ней соответственно, ставя ее и без того придавленной душе все новые и новые ограничения. Тами, как затравленный зверь, вся сжималась от страха, когда он был рядом. Моя мать, полагавшая, что психиатрия существует для слабых и неразумных этого мира, лишь качала головой, осуждая Тами, ее «глупость и неумение держать себя в руках», оплачивала счета врачей и жаловалась всем вокруг на «бремя забот о Тами и ее болезнях», которое она несет ради «бедного Папи».

Я участвовала в пробах на роль в театре, за которую любая молодая актриса отдала бы все на свете, и прошла! Теперь я была занята в спектакле и к тому же вела трезвый образ жизни. В конце концов жить стоило.

Спектакль «Нелепое представление» в постановке театральной гильдии с Таллула Бэнкхед в главной роли, как обычно, неделями обкатывался на репетициях в турне, до премьеры, на Бродвее. Это было поистине впечатляющее зрелище, и не только на сцене. Наша звезда, обычно пьяная в дым и совершенно голая, гонялась за мной по коридорам отеля. Бедная Таллула! Ей не удалось «залезть в трусики» Дитрих в «Парамаунте», так вот теперь она решила проделать это с дочерью Дитрих в Колумбусе, штат Огайо, и далее по пути на запад. Стремление сохранить работу весьма рискованно в таких случаях, особенно, если не позволяешь звезде догнать тебя. Я делала свое дело, держала язык за зубами и многому научилась у хороших людей, получила уроки актерского мастерства у опытных мастеров, дублировала звезду и сильно разочаровала ее способностью быстро бегать.