Петербург в 1903-1910 годах

Петербург. Александро-Невская лавра в 1900-х гг.

В прежние года я ходил обыкновенно в Александро-Невскую лавру и из сада следил за службой. Голоса едва долетают вглубь старых березовых аллей, вокруг церкви толпится народ с бесчисленными звездочками огней в руках, на колокольне ярко пылают смоляные бочки, фантастически озаряя белые стены и колокола.

Наконец из дверей церкви, склоняясь, показываются хоругви; это красивейшие минуты — выходит крестный ход, раздается торжественное «Христос воскресе».

Вчера очень удаляться от дома я не решился, хотя и плохо верил толкам. Прошел к Смольному монастырю, оттуда вернулся по Суворовскому проспекту.

Извозчики, конечно, отсутствовали совершенно, по обе стороны беспрерывно лил народ; встречалось довольно много солдат и, кое-где, офицеров. Некоторые шли весьма медленно и, дойдя до 2-ой улицы, поворачивали обратно к Смольному: вероятно, в эту ночь были наряжены негласные патрули…

На улицах у церквей везде устроены длинные скамьи для священия пасх; особенно красива была площадь вокруг церкви Рождества Христова, вся полная народом и огоньками; почти у всех в руках были пасхи и куличи. В церковь, конечно, протискаться нечего было и думать!

Начал накрапывать дождь и я вернулся домой.

30 апреля. Видел скверно напечатанные пишущей машиной прокламации, вернее, воззвания «революционного комитета», призывающие к оружию на завтра. Воззвания эти найдены подброшенными на парадных лестницах; написаны они глупо и все еще твердят про «январскую кровь»… Питерцы уже поостыли к ней; впечатления так долго здесь не держатся!

Сентябрь. Срамная война с Японией срамно и окончена: мы отдали половину Сахалина, Манчжурскую дорогу и т. д., и т. д. Мир ратификован. Ни одной победы, ни одной светлой страницы, на которой бы мог отдохнуть глаз! Разнузданность, воровство, бездарность — вот с чем выступили мы в борьбу со сплоченным народом. Как и Крымская война, эта открыла нам глаза, но вопрос, всем ли и надолго ли? Уроки Крыма забыты были очень скоро!

2 октября. Хоронили ректора Московского университета князя С. Трубецкого [158]. У клиники Елены Павловны собралась огромная толпа; впереди колесницы выстроились бесконечные пары студентов и разных учащихся с венками; полиция почти отсутствовала и порядков не наводила, а потому он был образцовый. Шествие тронулось на Суворовский проспект. Я шел почти сейчас же за гробом, но мало-помалу отстал. Толпа пела «Коль славен», но крайне нестройно; в одном месте пели начало, в другом конец, а в третьем совсем иное.

Против Николаевской академии вдруг раздались крики, вопли, и толпа, как безумная, шарахнулась к тротуарам; многие бросались и влезали на железную ограду. Оказалось, что жандарм, следовавший близ гроба и на которого начали кричать из толпы: «Долой полицию, вон сволочь», повернул лошадь и поехал прочь. Ближайшие, думая, что он хочет напасть на них, перепугались и произвели панику в задних рядах. Кое-как все успокоились, шествие пошло дальше; часть студентов — вероятно, распорядителей — шедшая близ гроба, опять запела «Коль славен», позади раздалась марсельеза и «Вы жертвою пали». Жандармы исчезли окончательно и поступили умно.

Когда вышли на Невский, гроб уже сворачивал к вокзалу. У забора, ограждающего до сих пор место будущего памятника Александру III, виднелись шапки и султаны отряда конной полиции; мы протеснились до площади, но дальше пройти возможности не было. Гроб уже скрылся, но все стояли и чего-то ждали.

Очень насмешила какая-то женщина — вроде лавочницы; протискивалась она назад мимо нас и во все горло заявила: «Вот так погребали, с песнями!» Это было так верно и так забавно, что все кругом засмеялись.

Сейчас же позади нас раздалось пение марсельезы; в революционных песнях главным образом слышались женские голоса. Как бы в ответ на это из-за угла, со стороны Гончарной, показался эскадрон конных жандармов; я успел выбраться направо к тротуару и стать под защиту железного фонарного столба. Эскадрон доехал до «Северной гостиницы»; рыжий подполковник, ведший его, скомандовал перестроение; блеснули обнаженные шашки, и жандармы тихой рысью, почти шагом, по три в ряд, двинулись на толпу. Что тут произошло — неописуемо! С дикими воплями, не видя ничего, ринулось все в стороны; на тротуаре близ нас несколько человек упало; моментально образовалась на них целая гора, и по ней неслись студенты, курсистки и т. п. Слышался плач, визг, треск доломавшейся зеленой ограды вокруг насаженных там деревьев; люди лезли на них, бросались к дверям домов, куда попало. Напрасно десятки голосов, в том числе и я — кричали: «Стойте, стойте, ничего нет!» — паника продолжалась.

Теснимые безусловно никого не трогавшими жандармами, мы выбрались переулочком на 1-ю Рождественскую улицу, и я направился домой. По дороге везде царило смятение: спешно запирались и даже заколачивались ворота и двери домов, и торговцы с лотками товаров тщетно стучали в них и молили о впуске. Жена уверяла меня, что были 2 выстрела; я слышал треск, но уверен, что это трещала деревянная ограда около деревьев.

И вот такая-то братия, нервы которой не могут выдерживать блеска обнаженных сабель, идет устраивать демонстрации! Кстати сказать, толпу составляла почти сплошь интеллигенция, простонародье было в виде единичных исключений.

4 октября. Газеты полны описаниями похорон Трубецкого; тон возвышенно-лирический, особенно у «Руси»; в действительности же процессия производила даже на нас, участников, далеко не то впечатление. Шла огромная орда не понимавших друг друга людей, шла прилично и нестройно распевала разные песни. Уверения, что были 2 выстрела из толпы в жандармов, слышал от нескольких лиц; возможно, конечно, но я их, во всяком случае, не различил, да и зачем же было устраивать такую пальбу.

7 октября. Газеты сплошь заняты телеграммами из разных городов Руси о забастовках, демонстрациях, и п. д. Везде на сцене войска, патрули и артиллерия. Гражданская война разгорается все больше и больше.

11 октября. Разрастается железнодорожная забастовка.

12 октября. Питер отрезан от всей России; все железные дороги, кроме отказавшейся примкнуть к движению Финляндской, забастовали. На Николаевской дороге, около Фарфоровского полустанка, разобран путь. По городу распространяется паника; уверяют, что сегодня вечером прикроются и забастуют все магазины, и достать что-либо будет немыслимо. Колбасные, булочные, бакалейный и т. п. осаждаются покупателями; все делают запасы провизии. Цена на мясо шагнула с 16 на 22 коп. за фунт.

Все средние учебные заведения закрылись; распустили сегодня и мы свое коммерческое училище. Некоторые девочки остались у нас, так как живут на Обуховском заводе и попасть туда нет возможности. Ожидаем больших беспорядков, и, конечно, детям на улицах теперь лучше не показываться.

14 октября. Окна магазинов заколочены досками и щитами; электричество сегодня не действует. Внутри магазины тускло освещены или парой свечей, или какой-нибудь грошовой лампочкой; все имеет такой вид, что при первой тревоге остается только захлопнуть дверь, задуть огонек, и получится нечто вроде крепостцы.

15 октября. В Питер подходят войска из окрестностей; говорят, пришла пехота из Пскова и гвардейская кавалерия из Царского. На улицах то и дело проезжают кавалерийские разъезды; ворота домов заперты; за железными решетками их видны сидящие в косматых шубах дежурные дворники.

Газет сегодня нет. Это — вторичная забастовка их в этом месяце; в первый раз они трехдневными прекращениями работ выражали свою солидарность с московскими типографиями.