Петербург в 1903-1910 годах

23 января. Уволена артистка Императорских театров — Куза [148].

9 января она проезжала в своей карете мимо стоявшего отряда Преображенского полка и, высунувшись из окна, крикнула офицерам: «Поздравляю вас с первой победой»! Ей пустили вслед ругательства, а затем донесли по начальству, и в результате Кузе было предложено оставить труппу.

А. Головин. Портрет Е. И. Куза (ок. 1900)

На театре войны творится черт знает что. По имеющимся у меня сведениям из Академии генерального штаба, Гриппенберг дал телеграмму государю [149], в которой заявляет, что служить более с Куропаткиным и лить понапрасну кровь он не желает и просит уволить его. Последнюю битву завязала его армия, одержала уже успех, но Куропаткин не только не поддержал, но еще приказал отступить; во время отхода мы потеряли 10 000 чел., между тем как атака и взятие японских позиций обошлась всего в 2000.

Гриппенберг вызван для личных объяснений к государю.

Так торжественно отправленный на войну, чуть не триумфатором, Скрыдлов явился с нее сильно поджав хвост и, кажется, на этом франте, весь век занимавшемся фокусами и саморекламированьем, поставлен окончательный крест. Еще более раздутая знаменитость — Стессель выясняется все более и более во весь рост и в самом гнусном виде… Как это все больно, как это обидно! Все это очень волнует общество.

24 января. Оттепель. На 28 января ожидаем манифеста, которым будет нам «все» дано, что желаем… так будто бы выразился Трепов и Георгий Михайлович (великий князь). Блажен, кто верует!.. А пока, в ожидании манифеста, по городу распространяются неизвестно где напечатанные памфлеты и стихи на царя и царицу.

26 января. На Путиловском заводе — пострадавшем более всех во время расстреливания, и на резиновой мануфактуре опять нелады и забастовка. Рабочие возмущены приказом Трепова о назначении им депутации к государю, причем выбрать в депутаты приказано только «из благонадежных», т. е. по усмотрению полиции, а не тех, кого хотели бы рабочие. Разумеется, «депутация» эта только и могла, что упасть в ноги и окончательно осрамить их дело, к которому свыше, для оправдания себя, так ловко успели уже подклеить революционную подкладку. И как быстро гипнотизируется общество: люди, вчера еще знавшие истинное положение вещей, после уверенной правительственной лжи начинают сомневаться, а многие и верят в нее!

Арестованных писателей, профессоров и т. д. выпускают одного за другим. Спрашивается — для чего было сажать их? Для пущего озлобления общества?

В учебных заведениях — говорю про высшие — смута. Решается вопрос об общей забастовке; среди младших курсов недовольство против нее большое, так как, в случае прекращения занятий в этом году, первые курсы снова должны держать конкурсные экзамены. Трепов вчера, созвав высшие персоналы институтов и др., заявил им, чтобы было произведено голосование среди учащихся относительно продолжения занятий. Если за последнее окажется большинство — меньшинство будет исключено, и занятия пойдут своим чередом; если наоборот — все высшие учебные заведения будут им закрыты на год, а учащиеся не только навсегда исключены, но и все высланы из столицы, без права въезда в нее.

28 января. В мастерских Варшавской жел. дороги убит рабочими главный мастер; на Путиловском подготовлялось убийство целого ряда мастеров, но кто-то выдал заговор, и мастера успели скрыться, а выдавший и вместе с ним еще несколько человек поплатились жизнью. Так говорят в городе, добавляя, что убит Смирнов — злосчастный упрямец, из-за которого и начал бастовать Путиловский завод, где он состоит директором [150]. Около трех часов дня туда спешно поскакал конногвардейский эскадрон и жандармы; дело там несомненно неладно.

В Казанском соборе служили панихиду по Михайловскому; народа, главным образом всякого студенчества, набралось гибель; по выходе толпа запела «Со святыми упокой», но была рассеяна полицией и казаками; говорят, работали нагайки; но много ли и как — еще не знаю.

Манифеста, разумеется, нет как нет. «Обещанного три года ждут», говорит пословица. И получают кукиш, добавлю я от себя!

29 января. Мстят Максиму Горькому: по распоряжению властей снимают везде с репертуара новую пьесу его «Дачники». Ставят, говоря иными словами, Горького в угол… то-то умники! По городу ходит басня, будто бы в пресловутые дни этого месяца ожидали революцию и уже было выбрано (кем?) временное правительство, среди которого значился и Максим, вследствие чего его и арестовали.

3 февраля. На заводах все еще неспокойно, то тут, то там происходят забастовки. Все слои общества, даже московское купечество, дружно высказываются за конституцию; есть адресы к государю, написанные прямо замечательно. Начинаются елейно, а кончаются неизменным припевом о земском соборе. Эти два слова теперь у всех на языке.

В Тенишевском училище произошел водевильчик — по плевенским временам трагедия. Среди уроков явился в один из классов министерский инспектор (училище это в ведении министерства финансов) и задает одному из учеников вопрос — что вы проходите теперь по истории? Ученик попался, как на грех, недалекий. «Об ограничении императорской власти в России» — выпалил простофиля.

Конечно, произошло замешательство; кто-то усиленно стал подсказывать «в царствование Анны Иоанновны», но впечатление было уже произведено. Инспектор встал и, заявив: «Я, вижу, застал вас здесь врасплох!», с многообещающим видом оскорбленной добродетели удалился. Острогорский (директор) [151] решает теперь шараду: что будет с ним и училищем; оно давно «в подозрении» у начальства, или у бюрократии, как теперь в моде выражаться.

Тенишевское училище

4 февраля. В Москве убит взрывом бомбы главный советник государя, великий князь Сергей Александрович. Телеграммы об этом произвели большой и притом радостный эффект в городе: «Кто будет № 2?» задают вопросы друг другу. Ставленники Сергея — Трепов и Булыгин, очутились без почвы под ногами и вряд ли будут долго у власти.

Положение Трепова глупейшее: сидит вместо государя во дворце безвыездно, как в каземате, под охраной сыщиков и пр. челяди; как будто может все сделать, но в сущности властен только над маленькими людьми, а большие щетинятся, особенно Государственный совет.

Разрушенная взрывом карета великого князя Сергея Александровича в Кремле. Снимок фотографа Уголовного отделения Министерства юстиции

5 февраля. Сергея разорвало на куски. Кинул бомбу субъект в рабочем костюме лет 35, говорит с иностранным акцентом. Работа заграничная, что говорить! И тут нам, видно, «немец» потребовался! Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством. Славную репутацию заслужил покойник!

Выпущен Высочайший манифест, по обычаю высокопарно надутый и приглашающий всех соединиться в молитвах за упокой души Сергея и высказывающий уверенность, что вся Россия разделяет скорбь царствующего дома. Люди радуются, а их скорбеть зовут!

Интересно, как будут хоронить Сергея; в Питер везти опасно: хватят бомбой в процессию — разом от всей фамилии только мокрое место останется; полагаю, что выдумают благовидный предлог и погребут его в Москве, где он царствовал. И чего ради люди так судорожно держатся за власть: живут, как загнанные звери в норах, боятся показаться куда-нибудь, дрожат перед каждым шагом и все-таки не хотят поступиться ничем! Именно «ничем», так как, в сущности, что такое, как не фикция, власть теперешнего государя? — это власть — Плеве — Сергея — Марии Федоровны — Витте и т. д. и т. д., только не его самого. А уж им ли бы не жить, что называется, всласть?