Петербург в 1903-1910 годах

12 часов дня. На Невском большое оживление; тротуары забиты народом. Конок все-таки нет. Николаевский вокзал закрыт; движение поддерживается только частными омнибусами. На углу Невского и Дегтярной я и шедший со мной А. И. Воскресенский были свидетелями любопытной сценки. Видим там небольшую толпу; некоторые из нее (было все простонародье) кричат: «Мерзавец! Палкой бы его, подлеца, по голове. Манифест смеет позорить!»

Оказалось, что какой-то субъект, прочтя прибитый к стене манифест, обругал его, за что едва не поплатился боками и должен был удирать во всю прыть.

2 часа дня. Поехал с женой на Невский проспект. Люди и экипажи запрудили его совершенно. Извозчик сообщил, что с заводов прибыли 2 парохода с рабочими, и что сегодня утром он был очевидцем, как у Технологического института гусары изрубили за что-то саблями какого-то господина: он получил три раны в голову [166].

На Невском у угла Суворовского мы встретили толпу рабочих, о которых сообщил извозчик. Впереди шли дети, было много простых, но чисто одетых женщин, мужчины производили опрятное, хорошее впечатление. У всех на левой стороне груди алели красные банты из лент; над процессией развевались два небольших, складных красных флага.

Теснившиеся по тротуарам прохожие махали шапками и кричали ура. Шествие отвечало тем же. Как-то странно и радостно было видеть эти красные флаги, банты, еще вчера бывшие под жесточайшим запретом, а сегодня мирно и беспрепятственно двигающиеся по городу! Николаевский вокзал открыт; около него, как всегда, белели ряды носильщиков, подъезжали извозчики с кладью и пассажирами — дорога, очевидно, работает.

На углу Владимирской мы свернули с Невского и направились к Технологическому институту: я хотел проверить рассказы о творившемся там. Несколько окон института со стороны Загородного проспекта пробиты пулями; дырки в стеклах второго этажа виднелись чрезвычайно отчетливо, но их очень немного, не более трех. Против подъезда стояла полурота гвардейской пехоты; из-за стекол закрытого подъезда выглядывали солдатские лица и виднелись штыки. Толпа вокруг стояла значительная; около подъезда и на тротуаре теснилась самая разношерстная публика. Мы сошли с извозчика и вмешались в нее. Один из технологов разъяснил, что в институте заперты под караулом 83 студента и 2 профессора; из окна института была брошена бомба, «никого не убившая и, несомненно, провокаторская». Ночью приезжал в институт Витте для разбора происшедшего, и теперь арестованных держат до «выяснения дела». Около нас, конечно, сейчас же собралась порядочная группа, один — брюнет, довольно посредственно одетый, нечто вроде рабочего, сообщил, будто в путиловцев сегодня опять стреляли.

«Одной рукой дают, другой берут. Вот вам и манифест!» слышались негодующие голоса.

Места, где произошел взрыв бомбы, я не мог найти — никаких следов повреждений мостовой нет, или же оно было занято солдатами. Последние в ответ на бомбу стреляли, но, как я уже говорил, следы пуль на окнах единичны, и из студентов никто не ранен.

Митинг у Петербургского университета 18 октября 1905 г.

Окружавшие нас говорили, что у Казанского происходит митинг, на который навалилась «черная сотня», что там идет побоище, и присылали просить помощи.

Мы с женой сели на извозчика и направились туда. Сквозь колоннаду собора увидали двигающиеся по Невскому флаги; их было семь: два белых с черными надписями «Да здравствует свобода и царь» и пять обычных, торговых цветов. За флагами валила огромная толпа любопытных; митингов и драк не не было и следа. Мы вмешались в толпу и последовали за процессией; флаги свернули на Морскую, к Зимнему дворцу и остановились перед средними воротами. Раздалось пение «Спаси Господи люди твоя», затем ура; в воздух полетели шапки, замахали руки, платки. Толпа притиснулась к самым воротам, из-за запертых решетчатых створ чернели косматые шапки гренадер. Толпа, занимавшая все пространство между дворцом и колонной, состояла почти сплошь из простого люда, рабочих, лавочников и т. п. Один полный, бородатый старик плакал, пели от души. Зазвучал гимн, опять «Спаси Господи», ревели «ура» — царь не показывался. Большой он враг себе, царь Николай! Позади, ближе к колонне и дальше, теснились не участвовавшие в демонстрации: там публика была отборнее; окна департаментов, что против дворца, форточки — все было открыто и отовсюду высовывались головы чиновников.

Флаги двинулись наконец влево, к адмиралтейству, но их остановили крики — «Назад, назад»; — в окнах правого выступа дворца показались какие-то фигуры. Грянуло новое ура, опять полетели вверх шапки и толпа, крича: «Бить анархистов! Долой анархистов!» повалила к выступу. На подъезде под ним стояли конногвардейские или кавалергардские офицеры; фигуры дам, принятых за царскую семью, и офицеры скрылись.

Демонстрация в Петербурге 18 октября 1905 г.

Толпа в этот момент была снята каким-то фотографом, с аппаратом стоявшим на извозчике. Народ повалил затем на Миллионную, мы же вернулись через Морскую на Невский; там творилось вавилонское столпотворение: лошади могли следовать только шагом; стена пешеходов едва передвигалась. Порядок тем не менее был замечательный. Медленно доплелись мы до Думы; около часовни Спасителя и на ступенях широкой лестницы в Думу чернело сплошное море голов; с первой площадки горячо говорил какой-то рыжеватый кудрявый человек с подвязанной щекой, без шапки, в пальто с барашковым воротником. Видом он походил скорей на рабочего. Только что мы успели перейти пол-улицы — он кончил и раздались аплодисменты. И вдруг часть толпы, слушавшей речь, в беспричинном страхе шарахнулась прямо на вереницы извозчиков; несколько минут происходила паника. Мы благополучно успели перебраться обратно; знакомые, слышавшие оратора, тут же рассказали содержание речи: он призывал не верить правительству, стоять на своем и требовать амнистии и освобождения всех политических арестованных. Затем неизвестный оратор назвал всех, кто славит царя, кто поет «Боже, царя храни» и т. п. — провокаторами, но приглашал ли их бить — я не успел узнать. Легко клеймятся у нас люди! Не наш — стало быть, провокатор!

Может быть, у Зимнего дворца и были ставленники правительства, но что много было искренних людей — свидетельствую. Они действительно пришли благодарить царя, уважение и любовь к которому истинно русский человек всасывает, вернее всасывал, с молоком матери!

После рыжего говорили еще какие-то ораторы, но мы их не слушали. На углу Садовой повстречали целый лес длинных красных флагов на высоких шестах и в виде хоругвей; явились они с Садовой, несшие их производили чисто хулиганское впечатление: испитые оборванцы — мальчишки и молодежь, ухарского, кабацкого вида. За этим пугачевским отрядом толпы не было, «ура» тем не менее гремело им с обеих панелей Невского. Среди хоругвеносцев выделялся какой-то солдат, форму полка его не успел разобрать.

На Аничковом мосту около ресторана Палкина, близ Надеждинской, опять повстречали красные знамена: толпы, сопровождавшие их, производили впечатление ошалевших орд, готовых на что угодно.

Проехал извозчик, на котором сидел какой-то весьма довольный собой субъект, а над ним развевался красный флаг с черною надписью: «Свобода». Этот был совсем шут гороховый.

Настроение напряженное; на улицах не праздник, а ожидание грозы, и если ее не произойдет сегодня — будет чудо!

Пишу эти строки в 5 ч. вечера; скоро отправлюсь опять на Невский: нужно видеть все самому, чтоб иметь право судить о происходящем. Переживаем величайший миг русской истории!