Карантин

Обошли корпус. Посмотрели на наше окно. Пообнимались с нашим Деревом. Один ясень – прямой и более плотный, явно мужская стать в нём. А второй, разветвляясь на два ствола, тянется к первому ясеню и обнимает его. Это так нежно и красиво. Как любящие супруги. И представляют эти два ясеня единое существо, сливаясь в одно Дерево.

Да, Наше Дерево так и не пожелтело! Вымороженная листва лежит зелёным ковром под нашим окном и звенит!…

(Гавр, милый, неужели для того, чтобы оценить в полной мере, что для нас значит наша жизнь и наша любовь, мы должны быть разлучены чумным карантином?…)

И аллея наша кленовая не шуршит после заморозков – а звенит!… Мы бредём по ней под неумолчный звон листвы…

В соседней палате мама с сынишкой за одну только неделю измаялась: “Я скоро сойду здесь с ума! Здесь же нечем себя занять!” Теперь муж принёс им телевизор.

А нам с Ксюшей дня не хватает, чтобы переделать всё, что мы наметили, чтобы поиграть во всё, во что хочется, чтобы всё прочесть…

В начале нашего пребывания в отделении было семь мам с детишками. Все дни мамы кучковались в девчоночном туалете и дымили… Вынести Ксюнькин горшок для меня – испытание: за несколько минут наглотаешься до тошноты и пропитаешься насквозь дымом. Кошмар!

Сейчас, кроме меня, в отделении ещё две мамы, но дымовой занавес в туалете по-прежнему…

Дети (те, которые с мамами) целыми днями сидят перед телевизорами. С утра до вечера. Дети соседних палат смотрят телевизор через стекло. Хотя бы какое-то развлечение. Телевизор да Андрюша Набоков.

Дома папа каждый вечер перед сном читал Ксюше свою сказку “Волшебный возок”.

– Ксюня, ты скучаешь по “Волшебному возку”?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ТЫ со мной.

Димочка из соседней палаты влюбился в нашу комнату и всё время проводит у нас. Однажды он сказал тихонько своей маме (о нас с Ксюшей):

“Пусть эти девочки уйдут отсюда. А мы тут будем жить!”

Оказывается, он решил, что нам просто досталась такая красивая и интересная комната. Ну, пожили тут – и хватит, теперь надо другим дать пожить…

– Как ты думаешь, Ксюша, что для каждого живого существа самое главное в жизни?

– Дом.

(Неужели… неужели мы вернёмся когда-нибудь домой?… И уложим Ксюнечку спать в её кроватку, и ты прочтёшь ей перед сном “Волшебный возок”…

А потом мы уйдём на кухню и зажжём нашу свечечку… И будем говорить, говорить ночь напролёт – как в наши первые ночи – пока не наговоримся…)

24 октября 94 года, понедельник.

35-й день в больнице, 17-й день карантина.

На этой неделе, в четверг, мы собираемся выписываться из больницы, хотя дифтерийная палочка продолжает жить в Ксюше. Но я надеюсь, что дома у Ксюши скорее восстановится иммунитет: она будет спать на лоджии, много двигаться, окрепнет и окончательно выздоровеет. А в больничной духоте, на больничных сквозняках это очень трудно, если вообще возможно. Если учесть, что вокруг – сплошная инфекция: и та, которой мы уже отболели, и многая другая: коклюш, чесотка и прочие прелести. Да к тому же все дети вокруг простужены, в соплях, кашляют – это тоже не действует оздоравливающе на здешний климат.

Но если бы только дети! С ними можно избежать контакта. Но как избежать контакта с чихающими и кашляющими медсёстрами? Которые являются в палату без маски! Которые разносят таблетки просто в руках! Как избежать контакта с раздатчицей пищи, которая наливает ребёнку щи и – кашляет в них! В субботу эту самую раздатчицу Тамару мне хотелось чем-нибудь стукнуть по голове. Но и это бы не помогло и ничего не изменило…

А в воскресение вечером у Ксюши уже было недомогание, а сегодня – насморк сильнейший и слезятся глаза… Не эта ли Тамара виновница? А может, нянька Екатерина Ивановна? Она ходит и кашляет по всему отделению с такой яростной неукротимостью, что кажется: она хочет заразить всех детей! Именно хочет. Потому что, если человек не хочет, – он ведёт себя по-другому.

Форточек в палатах нет. Единственный способ проветрить – распахнуть окно – и сразу становится очень холодно.

Итак, мы уходим из больницы с дифтерийными палочками и явным вирусным ОРЗ. И всё-таки мы уходим, так как 37 дней в больнице – это более чем достаточно.

Наша больничная жизнь завершается. Это я поняла, когда стали выпирать её отрицательные стороны. Когда я почувствовала, что у меня уже нет сил не замечать их.

Вчера ощутила сильную усталость, прямо изнеможение. Даже гулять не ходили – не было сил, лежали в обнимку и слушали кассету Вити Луферова. “Заходите, заходите, трубки дымные курите”, – подпевает Ксюша. Ей Луферов очень нравится. Всё время просит включить “эти смешные песенки”. У неё есть уже свои любимые: про дымные трубки, про юнгу, и про “не плачь, дядя”. Хотя Ксюня, конечно, многое понимает по-своему. Она гордый человек и не задаёт вопросов, когда ей что-то непонятно. Но вчера она всё же не выдержала и решила уточнить про “дядю”, которого Витя Луферов утешает: “Не плачь, дядя, не ты один сиротка”.

– Не ты ОДИН СЕЛЁДКА? – уточнила Ксюша.

И я целый день смеялась, то и дело вспоминая дядю-селёдку.

Но самое интересное даже не это! Оказывается, Ксюшу смутило не то, что дядя – селёдка, а то, что ОДИН селёдка!

– Нужно ведь говорить: ОДНА селёдка! – строго сказала она.

Это меня окончательно уморило.

Вот почему ей многие “песенки” кажутся смешными! Если она и всё остальное так слышит и понимает, – то это какой-то Хармс по-грузински.

А вообще, в больничной жизни смешных моментов было мало. Лирических – много, а смеялась я от души, ПО-НАСТОЯЩЕМУ, пожалуй, только из-за “один селёдка”. Когда я засмеялась, я вдруг поняла, как давно со мной этого не было. Мышцы лица словно бы даже разучились это делать. И только когда засмеялась, только тогда и поняла, какое у меня внутреннее напряжение (хорошо скрываемое даже от себя самой).

Вчера Ксюша сказала: “Скорее бы домой!” – и я была рада услышать от неё это.

Вчера Ксюша сказала:

– Мне вся наша жизнь больничная кажется сном…

(Ой, что-то моя свечка гаснет и гаснет. И вот уже погасла совсем, и я пишу в полной темноте).

Вчера мы были в гостях в соседней палате – у Димочки. Димочка на два месяца младше Ксюши. Димочка лежал в реанимации, у него дифтерия с сильнейшими осложнениями: на сердце и на нервную систему. Кстати, у Димочки прививка была, но от дифтерии она его не спасла. Как и всех остальных, кто здесь. Во всём отделении только Ксюша без прививки.

Димочка – прелестный мальчуган. (Нет, всё-таки со свечкой было лучше!) А ещё Димочка удивительный хохотун: даже когда он плачет – кажется, что смеётся. Тоже парадоксальный ребёнок. Ему делают много уколов (шесть раз в день!), но уколы он переносит стоически – без слёз, сам ложится на животик и спускает штанишки. Его так нещадно колют уже второй месяц, его мама Таня говорит, что Димочкина попка стала похожа на решето. А ему – ничего! Никакого протеста и сопротивления. (Ксюша наблюдает за этим с изумлением. Димочка вызывает у неё уважение). Но тот же самый Димочка отчаянно визжит и брыкается, и плачет, когда мама чистит ему уши. И панически боится глотать таблетки! Вот такие разные дети. А Димочкина мама изумляется тому, что Ксюша лопает таблетки, как конфетки. Вот такие разные детки!