Воспоминания

В такой тесноте мы доехали до Украинской границы, кажется, в Жлобине. На границе пересели в украинский поезд. Тут наше положение сразу улучшилось. В украинской армии еще сохранилась кое-какая дисциплина. Военные команды на станциях поддерживали порядок, не пропускали в вагоны безбилетных дезертиров и мы проехали остаток нашего пути до Киева без особых неудобств.

В Киеве, по сравнению с Петербургом, было все спокойно. Заседала Украинская Рада, управляли страной выбранные Радой министры. С некоторыми из них я был знаком, встречая их, когда они, еще студентами, заходили к моим младшим братьям. Тогда это была Украинская социал-демократическая группа. К этой группе я не принадлежал. Выросли мы три брата в одних и тех же условиях. Заканчивали высшее образование в Петербурге. Ходили там вместе на украинские концерты и спектакли, но украинской политикой я никогда не интересовался и считал себя русским. Украинский язык, на котором говорили наши крестьяне, я знал, но так называемым литературным украинским языком, разработанным главным образом в Галиции и включавшем не мало польских слов, не интересовался. Относился к украинскому языку, как швейцарец или баварец к местному наречию. Они любят иногда на нем поговорить с близкими, но в школе предпочитают общенемецкий литературный язык.

В один из первых же дней в Киеве я решил пойти на заседание Украинской Рады. Зал заседаний и проходы были забиты публикой и пройти в зал и найти свободное место было не легко. Ко мне подошел молодой человек в солдатской гимнастерке и предложил мне помочь. Он, очевидно, знал меня, что меня не удивило. В Киеве было не мало бывших политехников, когда‑то слушавших мои лекции. Оказалось, что это был Голубович, председатель Совета Министров. Он меня провел на эстраду и усадил в кресло неподалеку от стола, за которым заседали министры. Было удобно наблюдать и речи были хорошо слышны. То было трудное время для украинцев и для Украинского Правительства. Петербургское большевистское правительство предъявляло требования, которые было трудно удовлетворить. Знакомый мне министр Винниченко предлагал на этом собрании внести в правительственную программу разные признаки полевения, но это, конечно, не могло удовлетворить большевиков. Им нужно было не полевение украинской политики, а власть над Украиной.

Среди публики заметил инженера Демченко. Знал его еще студентом в Путейском Институте. Потом встретил его в Киеве во время моего деканства. Он явился, как представитель Городской Думы, в заседание правления при рассмотрении годового институтского бюджета. Известность он приобрел своим проектом замощения киевских улиц. На мостовых употребляли шведский особенно твердый камень и Демченко заведывал всеми работами. Говорили о разных злоупотреблениях в этом деле. Сколько было правды в этих разговорах я не знаю, но было известно, что за годы своей городской службы Демченко сильно разбогател и имел в Киеве большое имущество. Решения Рады могли сильно влиять на его финансовое положение и естественно, что он с интересом следил за этими решениями.

Мое благоденствие в Киеве длилось недолго. Скоро мы узнали, что с большевиками началась война. Войска двигались по дороге, соединяющей Киев с Петербургом и прямое железнодорожное сообщение по этой дороге было прервано. Все же я хотел вернуться во-время к моим учебным занятиям и в положенный день явился с вещами на вокзал. Поезд в моем направлении был подан, но все вагоны уже были забиты дезертирами. Сделал попытку протискаться в один из вагонов, но встретил такое злобное отношение солдат, что пришлось отступить. Вернулся домой и решил ждать более надежных средств сообщения с Петербургом.

Большевики быстро продвигались и через несколько дней они были уже под Киевом. Начался обстрел города. Защитников в Киеве было немного и город, конечно, мог быть легко взят без разрушений, производимых тяжелой артиллерией, но в революционное время командиры, не уверенные в своих войсках, держат своих солдат в безопасности и воюют путем истребления мирных жителей. Большевики разрушили вокзал дальнобойной артиллерией и другие железнодорожные сооружения Киева, а потом перешли к систематическому разрушению города. Наш дом остался цел. Снаряды, направленные на вокзал, пролетали выше. Вечерами полет снарядов был прекрасно виден из окон.

Серьезно заниматься чем‑нибудь при таких условиях было, конечно, невозможно и мы, совсем не картежники, по целым дням играли в карты, предварительно поставив стол в простенке между окнами, чтобы не задела какая‑нибудь шальная пуля. В доме самым храбрым оказался отец. Когда канонада затихала, он выходил на улицу посмотреть на разрушения. Сыновья, два прапорщика запаса, предпочитали сидеть дома.

После нескольких дней канонады горожане не выдержали и отправили депутацию в оба лагеря украинцев и большевиков с просьбой прекратить сражение. Для большевиков эти разговоры не имели значения, но украинцы не могли спокойно смотреть на разрушение своей столицы и решили отступить. Некоторые части отступали по Гоголевской улице мимо наших окон. Трудно назвать войсками эти кучки людей, проходивших перед нами. Далеко не все имели военную форму, не все имели винтовку в руках. Некоторые тащили пулеметы. Артиллерии я не видел. С войсками ушло и правительство, но совсем не далеко. Один из знакомых министров, вернувшись после ухода большевиков, рассказывал, что он с семьей прожил время большевистской оккупации в дачной местности в 30 верстах от Киева и что там протекала все время мирная жизнь.

Способ ведения войны путем истребления мирного населения нашел позже применение на Западном фронте во время второй мировой войны. Примером может служить разрушение Дрездена. Я любил этот чудесный город и когда бывал в Германии старался его посетить, посмотреть чудную картинную галерею, побывать в оперном театре. В городе не было никаких укреплений, не было войск, не было аэропланов и почти до конца войны не было серьезных разрушений. Туда направлялся поток беженцев с Восточного фронта при наступлении русских. И вот однажды появилась эскадра аэропланов с Запада. Защиты не было, можно было бомбардировать безопасно с любой высоты. За первой эскадрой явилась вторая, третья и так далее. К концу дня город был уничтожен. Было убито пол-миллиона людей. Зачем это было сделано? [1])

Как другой пример варварства союзников приведу Пфорцхейм. Этот город я не раз проезжал до войны. После войны, в 1947 году, осматривал оставшиеся от города развалины. Позже, гуляя в лесу в окрестностях Баден Бадена, я встретился с одним из бывших жителей Пфорцхейма. Оба мы были любителями лесных прогулок и ходили вместе целый день. Осматривали знаменитый парк Баден Бадена с вековыми деревьями. Многие деревья были срублены французами-оккупантами, но не были во-время вывезены, валялись и гнили. Я спросил немца, был ли он в Пфорцхейме во время бомбардировки. Он ответил, что был и рассказал, как прилетали аэропланы, начали сбрасывать на город зажигательные бомбы и лить горящую смолу. Он участвовал в спасателных операциях и спас женщину с ребенком. Она увязла в смоле, покрывавшей улицы и ему удалось вытащить ее из этой смолы.

Уничтожение городов атомными бомбами также нужно отнести к типу войны путем истребления мирных жителей. В двух японских городах во время последней войны в одно мгновение было убито и искалечено несколько сот тысяч мирного населения.

Возвращаюсь к истории Киева. После ухода украинских войск большевики без боя заняли Киев. На следующий день я осматривал разрушения с знакомым инженером, проведшим войну на фронте. Он утверждал, что ни один из русских городов, занятых немцами во время войны, не подвергся таким разрушениям, как Киев. Немецкие войска обходными движениями заставляли русские войска оставлять города без боя, а мирных жителей они не трогали.

Заняв Киев, большевики начали производить «обыски» и «изъятия излишков». Группа солдат явилась и в нашу квартиру. Они особенно интересовались верхней мужской одеждой и забрали все, кроме платья, которое было на нас во время обыска.