Шаляпин в Петербурге-Петрограде

создать образ этого волжского богатыря. Но нет больше Мусоргского! По этому

поводу я уже беседовал с Глазуновым. Но он говорит, что это не его стиль... И

вот я снова в милом Петербурге, хотя не надолго, а потом опять айда по

заграницам. „Люблю тебя, Петра творенье..."» — заключил свое интервью

Шаляпин.

Павловск в те июльские дни 1912 года жил своей привычной жизнью. В

парке степенно прогуливались дачники, бегали нарядно одетые дети. «К

сожалению некоторых обитателей, — писал обозреватель «Биржевых новостей»,

— последовало распоряжение властей о недопущении автомобилей в

прекрасный местный парк, очень соблазняющий своими аллеями любителей

этого спорта... Публики масса, между которой в счастливом положении оказался

тот, кто приехал пораньше и занял киоски и затем довольно равнодушно

поглядывал на безместных, подолгу жаждавших кофе или простокваши... На

террасе столики ресторана заняты исключительно петербуржцами,

приехавшими взять воздуха, но утратившими способность в поисках его

отходить далее пяти сажен от буфета...»

К началу концерта публика заспешила в зал, в котором будет петь Шаляпин.

Слушатели встретили певца овациями, криками «браво». Как всегда, концерт

прошел с огромным успехом. Шаляпин в заключение, «чтобы не скучно было

уходить», как он сам сказал, пел «Блоху», «Титулярного советника», «У

приказных ворот». Публика долго не отпускала певца с эстрады. А по окончании

концерта все присутствовавшие в парке любовались фейерверком, осветившим

вечернее небо.

Во время отъезда певца перрон Павловского вокзала заполнили элегантно

одетые дамы и господа. Поезд тронулся, Шаляпин помахал шляпой. Какой-то

студент, подняв старую перчатку, вдруг закричал: «Господа! Федор Иванович

забыл перчатку!» Любители сувениров, не поняв шутки, вмиг разорвали

перчатку на мелкие кусочки.

Это был один из последних павловских концертов. Правлению железной

дороги музыкальные программы стали к этому времени уже невыгодны.

Корреспондент журнала «Театр и искусство» высказывал опасение, как бы не

пресеклась «так сказать, нить истории. Раньше, — писал он, — дорога только и

существовала музыкой, но с тех пор, как дорогу продолжили на Киев, вагоны

уже не нуждаются в „звуках Орфея“».

Следующий раз Шаляпин приехал в Петербург через месяц — 20 сентября.

Он чувствовал себя утомленным. «Я очень рад, — говорил певец окружившим

его репортерам, — что я опять в моем милом Петербурге, в котором я пою с

таким удовольствием!»

С вокзала Шаляпин отправился на свою квартиру — на Никольскую

площадь. Те, кто бывал здесь у Шаляпина, вспоминали просторный кабинет, на

стенах которого висели эскизы К. Юона к «Борису Годунову» (Шаляпин

приобрел их у художника и очень радовался покупке), портрет М. Горького

работы художника И. Гринмана, портрет М. Мусоргского. С этими портретами

Шаляпин не расставался. Они кочевали с ним с одной петербургской квартиры

на другую.

Живя в Петербурге постоянно, Шаляпин часто виделся с И. Е. Репиным,

регулярно бывал на устраиваемых художником «средах». А Репин приезжал в

Мариинский театр на спектакли с участием Шаляпина. Так, 25 ноября он

слушал певца в «Севильском цирюльнике». Шаляпин бывал и в Академии

художеств, где, к удивлению художников, любил сам заняться лепкой, взять в

руки карандаш или кисть. В декабре 1912 года, когда в церкви Академии

устраивалась панихида в связи с годовщиной смерти В. А. Серова, Шаляпин пел

в хоре. Газеты писали о намерении певца учредить стипендию имени Серова.

Январь и начало февраля 1914 года Шаляпин провел в санатории на станции

Иматра, в Финляндии. 1 февраля Шаляпину исполнился 41 год. Напряженный

труд давал о себе знать: переутомление влияло на сердце, врачи настаивали хотя

бы на кратковременном отдыхе и лечении. В Иматре Шаляпин много гулял,

катался на коньках по озеру, ходил на лыжах. А в середине февраля отправился

навестить И. Е. Репина в «Пенаты». «Я давно обещал ему позировать, — писал

певец старшей дочери Ирике. — Он очень рад и будет писать с меня портрет».

Многое связывало певца и художника. И конечно, прежде всего любовь к

Стасову, который сыграл в жизни обоих важную роль. В свое время Стасов

написал статью о «Бурлаках», которая имела для молодого художника такое же

значение, какое для Шаляпина имела стасовская статья «Радость безмерная».

Теперь, когда Стасова уже не было в живых, Репина и Шаляпина связывали

общие воспоминания о нем. Бережно хранил Илья Ефимович в своей

библиотеке тома стасовских сочинений. В переписке Репина и Стасова Шаляпин

упоминался очень часто. Маститый критик и известный художник радостно

сообщали друг другу об успехах молодого певца, внимательно следили за его

творчеством. В одной из комнат в «Пенатах» стоял бюст Шаляпина работы П. П.

Трубецкого, который Репин приобрел в 1906 году.

...Еще в начале 1900-х годов Стасов писал Репину: «А у нас тут (в

Старожиловке. — Авт. ) два раза летом был Шаляпин и вся музыкальная

компания. Он оба раза пел, оставался часов до двух ночи. Какой талантище!!!

Неужели вы его никогда не напишете?»

Певец все сильнее интересовал Репина — и как удивительно интересный,

талантливый человек, незаурядная личность, и как редкостная художественная

модель. Репин ходил в театр на спектакли, с особенным восхищением отзывался

об исполнении Шаляпиным ролей Досифея, Бориса Годунова, Олоферна. «Не

так давно в «Олоферне» (имеется в виду опера А. Н. Серова «Юдифь». — Авт. )

я слышал и видел Шаляпина... — писал Репин в одном из писем 1909 года, —

как он лежал на софе! Архивосточный деспот, завоеватель в дурном настроении.

Предстоящие цепенеют со всеми одалисками. Цепенеет весь театр, так глубока и

убийственно могуча хандра великого владыки».

Общение с Репиным всегда было огромной радостью для Шаляпина. Те, кто

видел их вместе, обычно не могли сдержать улыбки: слишком велик был

контраст огромного, очень артистичного во всем, слегка барственного

Шаляпина, и тихого, маленького, незаметного Репина.

На выставке в Москве, посвященной годовщине со дня смерти В. А. Серова,

Шаляпин и Репин много беседовали и договорились встретиться в Куоккале.

Перед отъездом из Москвы Репин написал Шаляпину восторженное письмо:

«Неизреченно дорогой и бесконечно обожаемый Федор Иванович!

Спасибо, спасибо, спасибо! Я полон восторга и восхищения до небес

Досифеем... А вчера! Вот был сюрприз... А что всплывает над всем у меня, что

для меня упоительнее всего, так это брошенная, оброненная Вами мне щедро и

мило братски — надежда, что Вы ко мне приедете, ко мне в Куоккалу и даже

попозируете!! Жду и буду ожидать всякий час...

А весною, со светом все выше и выше восходящего солнца, в мечтах моих

рисуется некоторая интересная гениальная голова. Каждый день я вижу эту

героическую голову в слепке... Павла Трубецкого — очень люблю эту голову и

буду счастлив, если удастся сделать нечто столь же художественно.

Прочитав свое послание, вижу, что восторженный старичок молодо и зелено

обожает Вас. Правда.

Ваш Ил. Репин».

И вот наконец в 1914 году эта встреча в Куоккале состоялась.

Обстановка в репинских «Пенатах» была весьма оригинальна. Вот как

описывал ее художник И. И. Бродский: «Ворота с узорчатой затейливой

надписью «Пенаты» пестро раскрашены самим художником. Густая березовая

аллея тянется от ворот к двухэтажному дому, множество пристроек и

застекленные крыши разной высоты делают этот домик, напоминающий

русский терем, необычным, похожим на кустарную игрушку.